Подземный мир. Нижние этажи цивилизации - [41]

В 1889 году Мартель собрал группу, чтобы исследовать место на юго-западе Франции; то была гигантская пещера под названием «пропасть Падирака». Погожим июльским днем он и его помощники, надев обвязку из веревок, спустились в провал на двести метров, медленно двигаясь вниз вдоль стен, поросших мягкой растительностью. Достигнув каменистого пола, где воздух был прохладным и влажным, а камни покрыты мхом, они обнаружили подземную реку, исчезающую в расщелине. Исследователи зажгли свечи, погрузились в «Аллигатора» и медленно поплыли в темноту, под парящие своды галерей, наклоняясь под нависающими сталактитами. С потолка темной пещеры капала вода — как писал Мартель, «с мелодичным звоном», «исполненным гармонии и многажды более сладким, чем самые нежные напевы мира на поверхности». Они прошли по одному рукаву реки, потом по другому, и вот уже ощутили себя полностью отрезанными от всей известной им географии. На протяжении двадцати трех часов они плыли в совершенном вакууме.

«Неизвестное неодолимо манит нас! — писал Мартель о своей экспедиции. — Никто прежде не спускался в эти глубины. Никто не знает, куда мы направляемся и что видим, нигде и никогда такая странная красота не открывалась нашему взору, и непроизвольно мы задавали друг другу один и тот же вопрос: а не грезим ли мы?» Читая эти строки, я представляю себе человека, испытывающего странный экстаз. В моем сознании возникает образ исследователя, плутающего по недрам Падирака, держа над головой зажженную восковую свечу, и я словно слышу, как он негромко напевает в темноте, — возможно, ту же песню, что и Жан-Люк Жозуа-Верж, когда он бродил по туннелям близ грибной фермы в Мадиране.

ЧУВСТВО ПОТЕРЯННОСТИ всегда воспринималось как загадочное и многогранное состояние и неизменно наделялось тайной силой. Многие художники, философы и ученые в разные времена считали этот опыт источником познания и творчества, ведь он предполагает отказ от знакомого окружения в пользу неведомого. «Не найти нужной дороги в городе — пошло и неинтересно, — писал Вальтер Беньямин. — Но потеряться в городе — как в лесу, — для этого надобно умение». Чтобы создавать великое искусство, считал Джон Китс, необходимо принять потерянность и отвернуться от всего известного. Он называл это «негативной способностью»: состоянием, «когда человек предается сомнениям, неуверенности, догадкам, не гоняясь нудным образом за фактами и не придерживаясь трезвой рассудительности»[61]. Торо также описывал потерянность как врата, открывающие дорогу к пониманию своего места в мире: «Пока мы совсем не собьемся с дороги и не закружимся, — утверждал он, — мы не постигаем всей огромности и необычайности Природы. <…> Пока мы не потеряемся — иными словами, пока мы не потеряем мир, — мы не находим себя и не понимаем, где мы и сколь безграничны наши связи с ним»[62]. Для Солнит потерянность — это кратчайший путь к «ощущению присутствия» в том пространстве, где мы находимся. «Мы не теряемся, — пишет она, — а теряем себя, и это — осознанный выбор, избранная нами капитуляция, состояние сознания, которого мы достигли путем небольших манипуляций с географией».

Такая постановка вопроса как бы подтверждается неврологией: именно когда мы потеряны, наш головной мозг наиболее открыт новой информации и готов воспринимать ее. В состоянии дезориентации нейроны нашего гиппокампа лихорадочно впитывают каждый звук, запах и любой другой знак из окружения, отчаянно ухватывая каждый обрывок информации, который может помочь нам сориентироваться. Пока мы тревожимся, наше воображение работает на высоких оборотах, пытаясь упорядочить внешнюю среду. Когда мы сходим с нужной тропы в лесу, наш разум всякий раз воспринимает хруст ветки или шелест листвы как знак, что неподалеку, возможно, сердитый барибал, стадо бородавочников или беглый уголовник. Подобно тому как наши зрачки расширяются, чтобы получить больше фотонов света, когда мы ступаем в темноте, наш разум открывается окружающей информации, когда мы потерялись.

ОДНАЖДЫ, ИССЛЕДУЯ ПОДЗЕМЕЛЬЕ под улицами Неаполя, я на короткий миг ощутил это невыразимое чувство потерянности. Осенним утром, неподалеку от исторического центра, двое городских исследователей — братья Лука и Дани — провели меня в подвал старинной базилики, где мы обнаружили огромную дыру в полу. Надев обвязку, мы спустились вниз по длинной лестнице и очутились в цистерне, установленной еще древними греками, — просторном водохранилище в форме бутыли на глубине сотни футов под городом. Цистерна, как объяснили мне Лука и Дани, — это лишь один из элементов подземного лабиринта, который возник под Неаполем в VIII веке до нашей эры. С тех пор он постоянно разрастался и в наши дни представляет собой сеть крипт, катакомб, гробниц и цистерн, настолько протяженных и запутанных в отношении друг друга, что никто в точности не знает его границ.

Уилл Хант

Наступил день, а мы всё перебирались из цистерны в цистерну следуя узкими извилистыми туннелями дальше и дальше в лабиринт. С течением времени каждая пещера стала напоминать другую, и наконец у нас появилось ощущение, что мы движемся по трехмерному зеркальному залу, как в рассказах Борхеса. В некоторых цистернах мы обнаруживали несколько выходов в другие цистерны, в каждой из них также находилось несколько выходов в следующие; всё это образовывало замысловатый фрактал.