Подземный меридиан - [12]

Комната обставлена по её вкусу. Журнальный столик расписан хохломскими мастерами: по черному полю пламенеют листья диковинных растений. На столике — телефон, фарфоровая пепельница. На ней гаванская сигара «Ромео и Джульетта».

Маша не курит, но любит аромат сигар — тонкий, едва уловимый, он несет запах неведомой земли, дыхание морей и океанов.

Борис Фомич тоже не курит и тоже любит запах сигар. Вот он подсел к Маше и, как бы невзначай, положил на женино плечо руку. Маша нетерпеливо повела плечом, но руку мужа не убрала. Так они сидели молча, думая каждый о своем. Каирову пришли мысли о возрасте, о том, что у них с Машей большая разница в годах и что это–то, очевидно, и является причиной все большего отчуждения Маши. Сидячий образ жизни, беспокойства по работе быстро старили Каирова: раздавалась вширь и вглубь его лысина, прибавлялось на лице морщин, да и в ногах убывала пружинная твердость; Маша же с каждым годом хорошела. Даже исчезнувший с лица румянец не сделал её старше: наоборот, лицо её как бы засветилось матовым, но ровным светом. Таким Каиров увидел её лицо в институте, во время своей лекции — длинной и скучной по теме. Студентка Березкина, порвавшая с театром, сидела в заднем ряду и равнодушно смотрела на известного учёного. Каирову тогда шел тридцать восьмой год. Будучи холостым, он как увидел её, так и решил: это и есть его судьба. Окольными путями, в мимолетных беседах он узнавал подробности её жизни. Модно, со вкусом одевался, подыскивал для лекций яркие примеры, иллюстрации, тонко давал понять, что в его лице студенты имеют дело не только с преподавателем, но и большим ученым–изобретателем, — человеком, имеющим в техническом мире имя.

Словно бы ненароком заглядывал на студенческие вечера, пикники. Однажды — будто бы случайно — оказывался возле Маши в момент, когда она шла домой. Два–три раза проводил её до подъезда. Потом пригласил в театр — тоже «случайно», затем тоже по какой–то случайности очутились они возле дома Каирова. Он пригласил её на огонек. Маша, точно птичка, поклевывая зернышки, незаметно вошла в клетку. Дверца захлопнулась, и для нее началась новая жизнь.

— Знаешь ли, какую штуку привез из Франции Леон?

Маша смотрела на мужа, но в её взгляде не было ни теплоты, ни любопытства.

— Прелестную штуку привез Леон из Франции! Экслибрис!.. Слышишь!..

Маша кивнула.

— Чего же ты молчишь? Ведь это же здорово!..

— Что здорово?

— Знак. Книжный, фамильный… Выберем по твоему вкусу, какой пожелаешь.

Мария Павловна вновь принялась за чтение. Несколько минут Каиров сидел неподвижно; он был обижен, обескуражен её холодностью и уже намеревался сказать что–то резкое, но тут же взял себя в руки. Он не хотел ухудшать её настроение. По опыту знал, чем кончается его малейший протест: Маша тотчас замкнется в себе, и тогда уже ничто её не заставит говорить.

«Нет, — думал он, — я не стану портить воскресенье. Хандра её пройдет, и вечером мы пойдем гулять с ней по проспекту».

Каиров — человек чувствительный. Его легко можно уязвить, обидеть. И если бы Борис Фомич не обладал ценным даром скрывать свои чувства, он бы то и дело надувал под жесткой щетиной толстые малиновые губы. К счастью, Борис Фомич владеет собой в совершенстве. Даже его собственная супруга не уловит движения его чувств, не узнает, как отнесся он к тому факту или другому, не поймет улыбки, жеста, позы. Умение владеть собой — признак глубокого ума, дар возраста. Борис Фомич не только умеет скрывать свои чувства, но и выработал привычку анализировать свои поступки. Положим, кто–нибудь выкажет ему неучтивость или проявит неискренность, недоброжелательность, Борис Фомич не возмутится, как случалось с ним когда–то, а спокойно подумает над свершившимся. Спросит себя: «Будет ли хорошо, если я скажу человеку то, что я думаю о его поступке?.. Кому от этого будет хорошо, а кому плохо?..» Цепь подобных размышлений каждый раз приводит его к мысли, что кому–кому, а ему–то от искренних и резких излияний ничего хорошего ждать не приходится. И решает Борис Фомич молчать или делать вид, что никакой глупости или дерзости он не заметил, что, следовательно, его отношения с обидчиком остаются прежними.

Было время, когда Каиров делил людей на важных и не важных, на нужных ему и не нужных — на тех, которыми надо дорожить, и тех, которых можно не замечать. Теперь он дорожит мнением каждого человека.

«Все так, все так, — думал Каиров, поднимаясь с софы и направляясь к окну. — Однако, что с моей Манечкой? Она с каждым днем становится все скрытнее, жестче — все более чуждой и даже враждебной?..»

Сердцем Каиров понимал, что дело тут не только в одном Васильке. В конце концов, она бы могла сказать что–то, защитить сына и притом не обидеть его, мужа. Но Маша, особенно после возвращения с курорта, как бы стала забывать о его, Бориса Фомича, существовании, она все больше отключается от него, отдаляется.

Эти открытия тревожили Бориса Фомича, наводили его на печальные размышления.

— Можно отворить окно? — спросил он жену.

— Да, отвори.

Маша натянула себе на ноги плед из тонкой шерсти, свернулась в клубочек. Она продолжала читать. Борис Фомич с тайной тревогой смотрел на красиво прибранную Машину голову. Луч солнца, просеянный тонкой вязью гардины, расцвечивал светлые с золотистым оттенком волосы жены, придавал им воздушность, трепетно–легкую живость. Ни один парикмахер не делал ей такой красивой прически, как она делала сама — небрежно, без труда, без единой приколки.