Подземный лабиринт - [60]

— Я предлагаю тебе заниматься любимым делом — писать картины.

— Писать картины? В этой тюрьме? После всего, что ты сделал?

— Послушай… Послушай меня внимательно, — грубо перебил девушку Сомов. — Не я позвал вас сюда. Вы сами вторглись на мою территорию. Твой отец настойчиво искал подземелье, хотя ему нужно было заниматься своей газетой и не лезть и чужие дела. Вот и все. И тогда бы никто в него не стрелял.

— Ты считаешь подземелье своим? Но почему? — спросила девушка, стоя с завязанными руками перед Сомовым.

Художник ответил не сразу. Он нервно постучал пальцами по столу.

— Это долгая история. И двух словах об этом не расскажешь, — Сомов тяжело вздохнул. — Но если ты хочешь, я поведаю тебе эту историю. Ни один человек в Мирославле не слышал её. Ты будешь первой и последней. Мы с тобой художники, поэтому можем хоть чуть-чуть понять друг друга.

— Я выслушаю тебя. Только развяжи мне руки. Мне очень больно.

Сомов подошел к Риге и развязал руки. Девушка села на стул, скрестив ноги. Что расскажет ей этот человек, который стрелял в ее отца, убил друга? Ей не хотелось говорить с ним. И всё-таки что-то ей подсказывало — она должна выслушать его.

— Когда погибла моя жена, погибла так нелепо, мне казалось, что кто-то отобрал её у меня. Я был убит горем, не находил себе места, бродил с утра до вечера по дому, будто надеялся найти ее. В моём мозгу все ещё звучал её голос, её заразительный смех. Я видел её одежду, её фотографии. Это было выше моих сил. Больше я не мог находиться в квартире, где мы прожили счастливо несколько лет. Можно я закурю? — спросил Сомов.

Было видно, что грустные воспоминания переполняют его.

— Конечно, можно, — ответила Рита.

Сомов прикурил и, выпустив изо рта сизый дым, продолжал:

— Однажды вечером, когда стемнело, я взял самое необходимое — мольберт, краски, немного еды и вышел из дома, в котором я не мог больше находиться ни одной минуты. Я не знал, куда мне идти. Родственников в Мирославле не было, друзей тоже. Мы были счастливы вдвоём с Катей, и больше нам никто не был нужен. Несколько часов я бродил по пустым улицам города. Отныне он стал для меня пустым, потому что в нём не было больше Кати.

Я не заметил, как оказался на кладбище, нашёл её могилу и сидел на ней, утопавшей в венках, обезумев от горя. Затем началась сильная гроза, и я пошёл, не разбирал дороги. Я уходил из этого города, а мне казалось, что я ухожу из своей жизни. Я вышел к Кагальному озеру. И тут моё внимание привлек старый, полуразрушенный монастырь. Свернув, я пошел к нему. Я думал, что отныне я умер для мира. И заброшенный монастырь казался мне идеальным местом для моею добровольного изгнания. Холодные толстые стены монастыря спрятали мою боль и беспредельную тоску.

На втором этаже я нашёл небольшое помещение, вставил двери, замок. Вскоре у меня появился стул. Кругом леса, материала хватало. Спал я на еловых ветках, постеленных в углу. Я был доволен, что нашёл себе хоть какое-то пристанище. Днём я ловил в озере рыбу, собирал ягоды, грибы, чтобы не умереть с голоду, высыпался. А ночью поднимался на разрушенную колокольню, приближаясь к небу и звёздам, к своей Кате. С колокольни открывается потрясающий вид.

— Я знаю это, — тяжело вздохнув, ответила Рита.

Сомов с грустью посмотрел на неё и продолжил рассказ.

— По ночам я много работал, чтобы заглушить свою тоску. Горе и страдания обостряют воображение художника. Я чувствовал, что картины получаются великолепными. Тебе не надо объяснять. Художник знает, когда у него получается хорошо.

— Да, — просто сказала Рита.

Рассказ Сомова заинтересовал ее.

— Голуби были первыми моими зрителями. Они садились на камни у меня за спиной и ворковали. Иногда они подлетали ближе садились на плечи или на мольберт, словно хотели рассмотреть детали моих работ. Я кормил их остатками рыбы, высушенными ягодами. И вскоре я стал голубиным богом. Стаи голубей следовали за мной повсюду. Двух наиболее смышлёных птиц я приручил, и они подавали мне кисти. Я поил их изо рта и бросал в небо навстречу звёздам. Мне казалось, что это Катя прислала мне откуда-то сверху этих голубей, чтобы я не чувствовал себя таким одиноким.

Проходили дни, недели. Я привык к своему новому жилищу. Когда мне надоедало писать, я спускался вниз и бродил по пустым кельям. Однажды разыгралась страшная буря. Вспышки молнии испещряли небо. Шквальный дождь заливал всё вокруг. Казалось, настал конец света. Я не считаю себя трусом, но мне стало жутко. Я спустился с разрушенной колокольни в свою келью, но сильный ветер выломал фанеру, которой я закрывал окошко. Сильные вихри буквально вытолкнули меня прочь в коридор. И я спустился вниз. За несколько дней до этого я обнаружил подвал под сохранившимся зданием.

Рита вздрогнула. Именно там Сомов стрелял в них с Игорем. Но пока она не стала говорить об этом. Тем временем художник продолжал:

— Я вспомнил об этом подвале и подумал, что смогу там укрыться. Насколько я знал, там были помещения без окон. Хотя толком я его ещё не исследовал. Я спустился в подвал, прикрыв за собой тяжелую, металлическую дверь. Здесь, внизу, было как-то тихо. Я даже забыл про разбушевавшуюся стихию. Вытерев рукавом мокрое лицо и волосы, стал спускаться по ступеням. С собой у меня был фонарь, так что я смог спокойно осмотреть этот подвал.