Подземный гром - [157]

— Итак, я порицал привычку Марула, который проскальзывал в мою комнату, если мне случалось на минуту выйти, и постоянно проделывал всякие пакости. Но, собравшись с мыслями, я беру на себя смелость постулировать, что ни одна женщина, ни один мужчина и ни одна собака в нашем доме не может пожаловаться на безденежное поведение нашего высокоодаренного и постигнутого несчастьем друга. Будучи его ближайшим соседом, я, как никто, порицаю подобную распущенность. Ибо, хотя меня весьма нелогично осыпали клеветой и облили помоями, на нашей улице нет столь благословенного брака, как мой. И нет столь целомудренной и премудрой супруги, как моя, она ухитряется на грош прожить дольше, чем другая на серебряную монету. Если бы я не превозносил нашего искушенного в софизмах друга, я проговорил бы всю ночь, расхваливая свою милую женушку, да будет она благословенна. — Эти похвалы смягчили Лоллию, она приосанилась и гордо вскинула голову. — Уж я могу отлучиться из дому на несколько часов, — продолжал он, — в полной уверенности, что, вернувшись, найду ее столь же безвозмездной, как ее покинул, не так ли?

— Это так же верно, как то, что я сижу на собственном заду, — сказала Лоллия.

Грузчик громко заржал, и она совсем смягчилась.

— Все дело в том, — заявил Фульбунг, — что мы пьем за его здоровье, и вдобавок доброе вино! Но, сказать по правде, я не хуже хлестал бы вино, будь у меня столько баб, как у Марула. Что и говорить, он был мастер рассказывать веселые побасенки. Даже когда я слышал их во второй раз, надрывал со смеху живот. При этом он умел вращать глазами, как колесами.

— Однажды он колесом скатился с лестницы, — ввернула Лоллия. — Это когда его вышвырнули из комнаты Хариты.

— Куда переехала Харита? — спросила вдова Мефа. — Она задолжала мне три яйца и кружку соли.

— В Остию, — ответил Сулемнис. — Муж развелся с ней после того, как свел знакомство со вдовой — хозяйкой винного погребка. Не так давно я слышал, что она сошлась с сардинцем, что скупает железный лом.

— Ежели ее потрясти, у нее внутри что-то гремело и вываливались зубы, — заявила Лоллия. — Наконец-то она нашла себе подходящий дом!

Помощник акробата Суке, мальчик с красивыми черными локонами, стал кувыркаться, а его хозяин Кинискул играл ему на свирели. Но было так тесно, что мальчик опрокинул флягу с вином на колени Ириды.

— Лучше бы лил вино мне в рот, — сказала Ирида и поцеловала мальчика. Это не понравилось Кинискулу, и он демонстративно вытер мальчику губы.

— Я не отравила его, — сказала Ирида. — Находятся люди, что платят деньги, чтобы поцеловать меня в зад, и нечего тебе ершиться из-за моего поцелуя.

— Поселяне платят деньги за телегу навоза, — возразил акробат, — но мне его даром не надо.

Оарис спас положение, запев дребезжащим голосом на греческом языке песенку про толстуху из Коринфа. Вслед за ним Сулемнис спел на портовом жаргоне песню про ростовщика из Неаполиса, который отправился в преисподнюю за медяком, закатившимся в крысиную нору, и там основал с Радамантом компанию по вывозу сушеного асфоделя — средства от запоров. Начинало смеркаться, и Герма зажгла глиняные светильники.

Акробат, жонглируя вареными яйцами, уронил одно на голову Ириды. Фляги быстро пустели. Герма сидела в углу за моей спиной. Светильники тускло горели, по стенам метались тени, и трудно было что-нибудь разглядеть. Никто не заметил, как исчезла свояченица грузчика, Туртур; наконец грузчик обнаружил ее в соседней комнате с одним из сыновей Мефы. Он поднял юнца, перевернул его, дал ему здоровенного тумака. Братья набросились на него, но гости живо разняли их.

— Он только завязывал мне ремень на сандалии, — хныкала Туртур.

Пруник восстановил мир, провозгласив тост за женский пол.

— Я не буду предлагать вам отвергнуть высоконравственный тон, которого мы неизменно придерживаемся в этом почтенном доме, но есть вещи, которые случаются на пирах, и почему бы им не случаться, спрашиваю вас, взываю я к вам? Пир — это вам не какое-нибудь житейское обстоятельство, иначе он не был бы пиром, то есть стилистическим изяществом. В конце концов некая молодая пара развлекалась, возлежа, что само по себе обычно, ведь мы все здесь, чтобы развлекаться, потому мы и здесь, в обществе нашего друга, которого мы единогласно уважаем и почитаем, а не в другом каком месте, и ежели я сказал хоть одно слово неправильно либо не должным тоном, укажите мне, где, когда, что, как и почему.

Сулемнис потряс руку юнца, а Туртур, которой было за сорок и которая уже дважды овдовела, была польщена, что, говоря о молодой паре, Пруник имел ее в виду. Она хихикнула и предложила грузчику не совать нос в ее дела, а не то в следующий раз она доберется до его хари. Феникс споткнулся о кучу брюквы и капусты, заблудившись на лестнице, куда вышел помочиться на ступеньках, и расквасил себе нос. Пруник мрачно пел:

Ты сказала мне: «Зеркала нет у меня», —

И тебе поспешил я купить.

Ты, хитрюга, свое уронила кольцо,

Потеряла и серьги свои.

Ах, глупец я, махровый глупец!

Кто на свете глупее меня?

Ума-разума я не набрался нигде,

И теперь я сижу и вздыхаю[54].

Я видел, как Лоллия выскользнула с Оарисом. Но вот Ирида решила привлечь к себе внимание. Она представила танец, который назвала «Леда и лебедь», то есть попросту, лежа на спине, дрыгала ногами. Когда Кинискул заявил ей, что лучше всего у нее выходит, когда она изображает яйцо, она двинула его по зубам. Герма промывала рану на носу Феникса, а Пруник по-прежнему распевал, хоть его никто не слушал: