Подземная братва - [30]

– Поддадим, уж не волнуйтесь, мадам, – ощерился «блатарь», приступая к хищным, вспарывающим живот действиям.

Отдельные особи всегда не прочь поживиться. Применять пистолет в качестве стабилизирующего фактора, ставить на уши «уютное» и в целом мирное лежбище абсолютно не хотелось. Помимо этих троих, никто не лез в драку. Кто-то отвернулся, кто-то натягивал на голову мешковину, притворяясь спящим. Нормальное, бесконфликтное общество. Надрывно кашлял больной, которому сердобольная тетушка растянула на лбу грязную тряпку. Пришлось кулаками добиваться авторитета в изысканной джентльменской среде, и Максимов от всей души врезал с разворота «блатарю». Мозолистый кулак смял висящую складками кожу на щеках, разбил скулу и швырнул «приверженца лагерных манер» на ободранный матрас. Лезвие воткнулось меж раздвинутых ног мирного сновидца с налитым фингалом. Еще удар – явное «архитектурное» излишество. Человек по имени «бомж» надолго и прочно вышел из строя. Квазимодо свирепел на глазах. Парализованная часть лица странным образом ожила, тигриный глаз налился бешенством. Он сделал четвертую попытку завладеть сыщиком и снова потерпел фиаско – короткий, но свирепый удар в солнечное сплетение и контрольный – точно в дышло. Направление движения потерпевшего было выбрано не случайно – мирно спящие не должны пострадать. Квазимодо с грохотом, сверкая единственным глазом, влепился в спаренный водопроводный змеевик, где в данный момент просыхала «рабочая» телогрейка, и расплылся по полу, точно шкура убитого медведя. У испитого гражданина из дрогнувшей руки выпала на матрас бутылка, и драгоценное пойло потекло тоненькой струйкой. Физиономия пьяницы отражала бурю неприятия, но протест не принимался. Максимов взял паршивца за шиворот, подвел к трубе и аккуратненько, в целом даже деликатно, вонзил лбом в равнодушный чугун. Загудел металл повышенной прочности (хотя и хрупкий по материальным свойствам). «Бомжарик» всплеснул руками и стек на пол. До утра любимый город может спать спокойно (и мирно зеленеть среди зимы).

Неспящая публика с удовольствием наблюдала за представлением.

– Ага, умылись красными соплями! – хлопала в ладошки девочка Ксюша. – Ништяк ты их, дядя! Слушай, а давай трубу возьмем и добьем этих гадов, к такой-то матери – на кой черт они нам сдались?

– А ну, цыц, шмакодявка! – отходила Ксюшу по загривку мамаша и уставилась на Максимова с невольным пиететом. Не всегда эта образина была страшна, под синюшными мешками и спутанной паклей можно было вообразить следы былой привлекательности.

– Уважаю, гражданин, – проговорило существо в очках и заячьем треухе, обретшее тихое счастье в стоптанных унтах. – Давно пора разделаться с этими негодяями. Языки бы им еще оторвать. И руки по самые ноги. И кое-что еще, о чем не говорят. Заводят тут свои порядки, понимаешь, унты пытались у меня отобрать, не окажись малы – наверняка бы отобрали. Примите мое искреннее и глубочайшее почтение, гражданин. Спешу представиться – Леша Инфузорий… гм, Веретенников Алексей Михайлович, доцент кафедры прикладной механики, кандидат физико-технических наук, бывший действительный член академии… Впрочем, эта тема вам неинтересна, уважаемый. Очень редко в наше время молодежь интересуется науками. Располагайтесь, чувствуйте себя как дома.

– Давно пора этих упырей отхреначить… – с кряхтеньем приподнялся на локтях синякастый бомж, меж ног которого красовалось лезвие, а на голове – протертая детская шапочка. – Замочил бы, на хрен, эту мразь… Прикинь, мужик, нажрутся до соплей, а потом давай отношения выяснять: кто тут посмел их, таких благородных, не уважать? От стола отлучить грозятся. А за что их уважать? Кляча – сука блатная, клейма ставить негде, сявка позорная. Бурун – последняя мразь, а корчит из себя эдакого Бубу Касторского: «Дайте мне, – говорит, – пол-литра водки, и я скажу, как вывести страну из кризиса». А Гога вообще шваль помойная, «шестерит» перед Буруном за полстакана водяры… Фросей меня звать, мужик. – Бомж приподнялся и неожиданно протянул руку: – Просто Фросей. Ты это… мужик… если выйти хочешь, не менжуйся, доведу – тут делов-то – два поворота и мостик…

– Благодарствуйте, Фрося, – с чувством поблагодарил Максимов, – непременно воспользуюсь приглашением. Но давайте несколько попозже, хорошо?

Он давно уже ощущал смутное беспокойство. Предчувствие открытия томило, и расправа над бомжами в причину данного беспокойства не входила. Густо кашлял и стонал человек, укрытый рваной мешковиной. Ему недолго осталось, если будет продолжать в том же духе. Максимов подобрался поближе и опустился на колени.

– Чего это с ним, тетушка? – спросил он у сердобольной бомжихи, незаметно для окружающих засовывая под матрас сотенную купюру.

– Хреново пареньку… – пробормотала добрая самаритянка, с интересом следя за перемещениями денег. – На сквозняке простыл, болезный. И дышит как-то плохо, послушай сам – нутря себе отбил, не иначе…

Смутное беспокойство перерастало в открытое волнение. Максимов снял тряпку со лба пострадавшего. Пареньку было не больше двадцати. Кожаную куртку покрывал толстый слой строительной извести. Перекошенное лицо сплошь исцарапано, мочка уха надорвана – кровь запеклась, как гигантская родинка. Он тяжело дышал, с пугающими хрипами, но находился в сознании – издал кашляющую автоматную очередь и испуганно уставился на Максимова. Волнение нарастало, достигая апогея. Сыщик судорожным рывком извлек из потайного кармана на молнии фото Гриши Савицкого, внимательно изучил изображение, затем, с неменьшей щепетильностью, исследовал оригинал и нашел несколько совпадений. Сердце бешено застучало…