Подземелья Лондона - [10]

Из аппаратуры ударил фонтан искр, и в воздухе разнесся запах горелой dura mater[6], напомнив мистеру Клингхаймеру, что он еще не завтракал. Аура вокруг привязанного пациента потускнела и, мерцая, исчезла. Мистер Клингхаймер снял очки, осторожно уложил их в карман пиджака и спросил:

— Наш пациент скончался, доктор Пиви?

— По-видимому. Пьюл, скажите нам, о чем размышляет мистер Симмонс.

— Он умолк, — ответил Пьюл.

— То есть он умер? — спросил Клингхаймер.

— Если и так, это не имеет значения, — отозвался Пиви, — но да, полагаю, он бесповоротно мертв. Эксперимент был в высшей степени познавательным, а что касается этого человека, то он, бесспорно, гораздо счастливее в своем нынешнем состоянии.

— Учитывая, что однажды я окажусь в сходном положении, мне сложно согласиться с вашим определением счастья.

— Вы окажетесь в другом кресле, мистер Клингхаймер. Ничего похожего на это! — Пиви расстегнул ремень на шее мертвеца, и тело свесилось вперед, открывая шею и спину, залитые кровью. — Это из-за удаления части черепной коробки, — объяснил доктор. — Наш подопытный просто истек кровью. Я задел небольшую артерию, которую пытался высвободить. Да, кровила она обильно. Семья этого пациента сейчас путешествует по югу Франции. К их возвращению мы избавимся от тела.

— А как насчет вас, мистер Пьюл? — поинтересовался Клингхаймер. — Что чувствуете вы? Не ослабила ли вас смерть этого человека — в каком-либо смысле? Вы почувствовали его смерть?

— Нет. Он просто исчез. Мгновение назад думал о своем ребенке, который утонул, а в следующее занавес упал и его разум накрыла тьма.

Лицо Пьюла, угреватое и худое, отливало странным оттенком зеленого — результатом диеты из светящегося грибка.

— Как строго соблюдается диета мистера Пьюла, доктор Пиви?

— Он получает грибок на обед и ужин. Тушеный, сырой, выжатый в сок, вареный и жареный. Его кровь почти на четверть — грибной бульон, если вы понимаете, о чем я. Он никогда не был настолько готов — и, похоже, молодеет с каждым днем, если я не ошибаюсь.

— Радостно это слышать. По крайней мере, тут все идет как надо. Есть ли у нас другой субъект для добровольной краниотомии[7]?

— По большому счету есть, — заверил Пиви. — Но скоро нам понадобится больше. Очень немногих пациентов можно расходовать, не возбуждая подозрений.

— Мы найдем вам необходимое число подопытных. Подозрения для нас большое неудобство, да. Но улицы захлестывает чрезмерное человечество, отдельных представителей которого легко сдернуть с мостовой незаметно для глаз сотоварищей. Увы.

Тут мистер Клингхаймер поднялся со стула. Он был высок, дюйма на три выше шести футов, и на первый взгляд казалось, что ему лет шестьдесят или даже семьдесят. Однако в нем чувствовались немалая сила и энергия, и двигался он с проворством куда более молодого человека. Кожа мистера Клингхаймера отсвечивала зеленым, хотя и не так отчетливо, как у Уиллиса Пьюла. И еще он почти беспрестанно улыбался — маска для всех его знакомых; друзей у Клингхаймера не было.

— Думаю, вы мечтаете о каникулах, доктор Пиви. Маленькая вылазка в Кент, на сутки или даже скорее на один долгий день, а? Мне нужны ваши замечательные дарования. Полагаю, вы найдете это времяпрепровождение воодушевляющим и к тому же сулящим выгоду. Гарантирую вам пару голов, крайне интересных голов, и ни малейшего риска.

IV В ЛОМБАРДЕ

Желтое сияние газовых ламп, шипевших над Пич-аллей, узким переулком, проходившим мимо рынка Биллингсгейт, к западу от Таможни, меркло в тумане, по мере того как он спускался к реке от Лоуэр-Темз-стрит. Переулок пребывал в извечной тени — свет падал сюда лишь отвесно в полдень или в ясные ночи, когда луна ненадолго всходила прямо над громоздившимися домами. Даже в разгар лета не хватало солнца, чтобы высушить грязь, скапливающуюся между булыжниками. Воздух густел от непрестанной вони с рыбного рынка, а при низком приливе — от тяжелого запаха речного ила с берега Темзы, которая протекала футах в шестидесяти от тупика, замыкавшего Пич-аллей. Призрачные верхушки мачт, скользившие по реке, едва виднелись сквозь водяную взвесь над крышами паба «Козел и капуста».

Бомонт стоял перед ломбардом недалеко от начала переулка. В кожаном кошеле у него лежали четверо карманных часов. Трое из них он позаимствовал у владельцев, а последние забрал у доктора Игнасио Нарбондо, который вряд ли станет по ним скучать, ибо нынче покоится среди жаб. Цепочка, прилагавшаяся к этим часам, была сделана из серебра, а рубин на булавке оказался настоящим. И то и другое Бомонт припрятал отдельно, включив в клад, который собирал на старость, полагая, что отойдет от дел, когда пальцы его уже не будут такими ловкими. Настоящих часов было трое, поскольку одни Бомонт превратил в простенький автомат. Их корпус-луковица напоминал округлое тельце какого-то насекомого. Бомонт покрыл его множеством слоев черного лака, а поверх нанес ярко-красным пигментом пятна и точности той же формы и цвета, что у божьей коровки с четырьмя точками, хотя во много раз крупнее. Механическую божью коровку можно было завести поворотом головки, и тогда ее суставчатые проволочные ножки начинали совершать короткие плавательные движения — в результате игрушка принималась шагать в произвольном направлении по полу, поворачивая головку из стороны в сторону, покуда не кончался завод. Продавать эту вещицу Бомонт не пытался, ведь он смастерил ее только для того, чтобы провести время, да и механизм часов не стоил ремонта.