Подводные мастера - [14]

Шарю это я, значит, ищу чушки и вижу: на песке лежит камбала, только что-то очень большая. Поглядел еще: похожа, да не камбала. Подошел, а это — мать честная! — шип, морская лисица. Была она больше медной водолазной манишки, в общем, на всю грудь, а хвост сантиметров на сто и усыпан острыми, как бритва, колючками.

Ткнул я ее щупом и попал в плавник. Как подпрыгнет она, да как ударит хвостом, — аж ракушки взлетели. И завертелась колесом, вот-вот срубит меня. Да хорошо успел наступить ей на хвост калошей — и держу. Ладно. Нагнулся, подсунул под нее ладонь, захватил за плавники и быстро выдернул щуп на другую сторону; лиса и скатилась к кольцу, — так и поволок.

Поднимаюсь кверху, а лиса-то вырывается, хвостом бьет по калошам.

Наконец на баркасе сбросил ее со щупа и поместил в обрез — корабельную лохань.

Два дня для интересу держали. Молотит хвостом, воду расплескивает, посуда для нее мала, а большей не имели. Подойти воду налить ей опасно — хвостом зарубит, хуже крокодила. Надоела она всем, и выбросили мы ее за борт. А она лежит на воде и не двигается.

— Издохла, — говорю я А лисица шевельнулась боком, вроде проверила, не в лохани ли она, и вдруг бац хвостом, водой нас окатила и… была такова.

Захаров вытер пот и вздохнул.

— А дальше?

— Что дальше?

— Не встречал?

— Не встречал, — сказал Якубенко, — а если бы и встретил, то всё равно бы ее не узнал — все морские лисицы рыжие, и та была обыкновенная, рыжая. Зато вот вчера на грунте мимо меня мелькнула вся как есть черная и в белых пятнах, будто молоком обрызгана. Такую, признаться, я прежде не замечал. Редкостная лисица. Ну, да разве за всеми усмотришь!

— Ну, ходи, — зевнул Якубенко, — а то этак с тобой и до вечернего сигнала партию не кончишь.

Но Захарову было уже не до шашек.

Всю ночь он не спал, ворочался и думал: «Два дня только прошло, как ее увидел Якубенко, неужели успела заплыть неизвестно куда. А может, опустилась тут же и легла на дне. Ушла или опустилась? Ушла или опустилась?»

Утром Захаров захватил на баркас мешок, веревку и щуп.

— Это зачем? — спросил Якубенко.

— Для лисицы, — сказал Захаров решительно. — Хочу изловить.

— Ха, смотри-ка, так она там и дожидается, глупей тебя, — сказал Якубенко. — Брось ты пустяками заниматься.

Но Захаров погрузился в воду со своими ловецкими принадлежностями и спрятал их на дне под камень.

Целый день он работал возле разбитого судна и настороженно озирался. Осматривал каждый камень, каждую палку. Вздрагивал, чуть зашевелится водоросль, но то оказывалась просто какая-нибудь рыбешка или морской конек.

Он даже отказался от смены, чтобы подольше остаться под водой.

Но напрасно — лисица не показалась и на другой день, и на третий, и на пятый, и на десятый.

Захаров нервничал. Его не утешали даже новые черноморские рыбки, страшилище краб и морские коньки, жившие в каюте. Он не спал и не ел, отвечал невпопад, и часто, когда он проходил по палубе, товарищи сочувственно смотрели ему вслед.

Работа заканчивалась, и наутро судно «Красный моряк» должно было уйти в Севастополь. Старшина Якубенко сообщил Захарову по телефону на дно, чтобы он застропил напоследок лежащую в стороне заиленную железную бортовину.

Захаров уже было ответил: «Есть!», как вдруг крупная тень упала впереди на грунт.

— Ах, сатана! — вырвалось у Захарова.

— Что? — спросил Якубенко.

— Дрянь ты такая!

— Что-о?! — закричал Якубенко.

— Довольно я с тобой помучился. Погоди, расправлюсь, — прохрипел Захаров и, жадно прильнув к стеклу иллюминатора, бросился вперед.

Красный от гнева, Якубенко смотрел на Захарова, когда тот взбирался по трапу с мешком, где ворочалось что-то и валило водолаза со ступенек.

— Как ты смеешь так старшину обзывать?! — гневно спросил Якубенко, как только снял с Захарова шлем и груза.

Тот только промычал что-то и загородил мешок.

— Это еще что ты приволок?

Якубенко брезгливо поморщился и шагнул к мешку.

Но Захаров не ответил, он быстро сбросил с ног водолазные калоши, схватил ношу и побежал на судно. За его плечами из мешковины торчал наружу какой-то зубчатый сучок.

— Сумасшедший, рубаху скинь! — крикнул ему Якубенко.

Но Захаров еще быстрей побежал, оставляя на палубе мокрые большие следы, похожие на медвежьи.

Вечером Захаров не пришел в кубрик. Он сидел в своей каюте и, когда Якубенко постучал к нему, даже не отозвался.

А рано утром, еще до снятия судна с якоря, Захаров стал носить с берега ракушки, песок и водоросли. Много раз он черпал морскую воду, стараясь заодно поддеть ведром медуз и рыбьих мальков.

А во время обеда он вдруг попросил у кока, вместо жареной, сырую рыбу и унес ее в каюту.

— Зачем ему сырая? — удивились в кубрике.

Из каюты Захарова слышался громкий плеск и укоризненный голос:

— Ну, ну, не привередничай!

— Кого ты там купаешь? — спросил Гераськин.

Захаров не ответил. И плеска больше не стало, его заглушило треньканье Захарова на балалайке.

— Нет, ребята, — сказал Гераськин, — тут дело нечисто. Пойду узнаю, кого он там прячет.

Захаров был в каюте. Гераськин постучал, но ответа не последовало. Гераськин умел подражать чужим голосам. Он снова постучал и басом строго, как командир судна, сказал: