Подводные камни - [94]

Чем чаще лицо любовника всплывало в сознании вдовы, тем стремительнее оно теряло физические очертания, превращаясь в эфемерный призрак, словно явившийся в дурном сне, чтобы напакостить ей ради забавы, и исчезнувший внезапно в тот момент, когда она проснулась и открыла глаза.

Чувствовала молодая женщина, что в ее жизни наступает совсем новый этап, что мучительное прошлое отходит в небытие, забирая с собой Родриго. Не боялась она этого судьбоносного шага и сопровождавшую его неизвестность; ее больше беспокоила иная неизвестность, а именно — как долго оставалось ждать перемен. Убийца Мидаса Калано должен был стать мостом между двумя жизнями Вероники и рухнуть в бездну сразу же, как только она совершит переход в будущее. Исполнив свою миссию и рухнув в бездну, он должен был раствориться вместе с прошлым, истлеть как непотребное воспоминание, безвозвратно, без капли сожаления и угрызений, как будто господина Лимнера никогда на самом деле и не существовало.

Закрыв окно и задвинув занавеску, хозяйка квартиры встала посреди затихшей гостиной, и медленно, с усталым вздохом, провела пальцами по волосам, расчесывая свои длинные локоны.

«Эх, парень, парень, — подумала Вероника, покидая комнату, — неправильно ты своей жизнью распорядился… и меня хотел подставить. А еще про любовь рассуждал. Странно звучит это слово из твоих уст. Некому было тебя научить любви. Себя, может, и любишь, а вот других… не показали тебе, как это правильно делать…. Какую же ты кашу успел заварить за две недели. Мне ее всю жизнь теперь расхлебывать. Надо бы и мне научиться, ко всему относиться с таким цинизмом, как ты. Ты верил, что делаешь все правильно, тогда по этой логике я тоже все правильно делаю. Кто сам себя судит, тот не сомневается, стоит ли помиловать. Следователь, журналисты… будете из меня кровь пить, пока всю до последней капли не высосите, да? Ну и подавитесь ею, особенно этот следователь. Мне даже не надо тратить силы на то, чтобы переубедить вас — все равно презираете меня, только, увы, вам доказательств не хватает, и из-за этого еще сильнее презираете. Ладно, без обид, у вас ведь просто работа такая, понимаю…»

Молодая женщина достала из кухонного шкафчика полупустую бутылку дорогого виски и стакан, поставила их на стол, затем, не пользуясь щипцами, с досадой бросила три куска льда в стакан и налила в него алкоголя, заполнив его почти на три четверти.

«Ну что же… — поднимая сосуд с крепким напитком, подумала Вероника и вдруг сморщила лицо, словно ее что-то укололо прямо в сердце, — …выпьем тогда за новую жизнь, за то чтобы она была лучше прежней… за моих врагов… и за тебя, Родриго, тоже пью. Прости, но ты мне не оставил другого выбора. Не нравится мне все это, честно! но ты ведь связал меня по рукам и ногам, не может же больше так…! прости!»

Виски обожгло ее горло, вдова зажмурилась и две горькие слезы покатились по ее щекам и коснулись влажных губ, она закашлялась, подавившись то ли алкоголем, то ли солеными слезинками, тряхнула брезгливо головой, замахнулась и швырнула стакан на пол. Постояв секунду без движения, сжимая трясущиеся кулаки, хозяйка квартиры свалилась на стул, сгорбилась, как старуха, и, охватив голову руками, громко зарыдала.

ЭПИЛОГ

Пятнадцатое октября. Начало десятого вечера

Родриго, лениво разлегшийся на диване в гостиной своей квартиры, положив ноги на заставленный пивными банками и пакетами еды стол, смотрел, притихнув, телевизор. Узнав случайно из интернета, что в этот самый день в передаче «Разговор со всеми» будут рассказывать о жизни Мидаса Калано и что в ней лично примет участие Оксана Петренко, конспиратор намеренно остался вечером дома, чтобы не пропустить интервью с белокурой красавицей, хотя подобного рода телевизионные сплетни его совершенно не волновали.

Тем не менее, ему очень захотелось узнать, какие чувства испытывает Оксана после трагедии, и, в частности, что творилось на борту яхты в тот самый момент, когда бизнесмен погибал под океанскими волнами. Ему была интересна каждая, пусть даже незначительная деталь, связанная с убийством, словно это было не жуткое злодеяние, а историческое событие, каждый элемент которого заслуживал отдельного внимания.

Преступление стало для Родриго своеобразным ориентиром, который провел границу между прошлым и настоящим, словно он вдруг вышел из летаргического сна и только сейчас почувствовал себя по-настоящему живым. Убийце искренне казалось, что если бы он не совершил этот поступок, он бы не состоялся как личность и оставался бы аморфным существом, идущим по замкнутому кругу, отчаянно пытаясь выбраться из ловушки и войти в реальность, чтобы отыскать в ней свою собственную сущность. Никакого чувства вины не могло зародиться в его душе, так как преступление он воспринимал как некое судьбоносное явление, сравнимое по значимости чуть ли не с распятием Христа, а, значит, неизбежное и потому оправданное, пусть даже оно шло вразрез с общепринятыми понятиями о морали.

В отличие же от библейского образа, пожертвовавшего собой во имя спасения всего человечества, взяв на себя его грехи, Родриго пожертвовал другим человеком во имя себя самого, порождая новый грех, тем самым ставя себя в центр мироздания, выше всех запретов и возмездия за их нарушение, то есть выше справедливости. А для того, кто пребывает выше справедливости, не существует меры, которая могла бы вогнать его в рамки добра и зла и осудить его за то, что он в них не вписывается.