Подвиги русских морских офицеров на крайнем востоке России (1849-1855 г.) - [16]

Между тем московское правительство, сознавая вею важность открытий Пояркова и завоеваний Хабарова, посылает на Амур, как мы видели, с упомянутою выше целью Зиновьева. Как лицу, облечённому высшей правительственной властью, Зиновьеву следовало бы, пользуясь любовью казаков к Хабарову и уважением всех находившихся на Амуре русских, вместе с ними и с помощью из Якутска и Нерчинска, устаноъвить, в сказанных видах, порядок и твердую власть, на Амуре и направить Хабарова к поддержанию этого. Но Зиновьев, увезя с собою Хабарова, оставляет на Амуре вместо него Степанова, человека, не понимающего важности лежащей на нем обязанности, — грубого, дерзкого и способного только производить грабежи и набеги. Затем московские приказы, не принимая во внимание, что завоеванием Амурского бассейна обязаны были распоряжениям из Якутска и что поэтому якутские воеводы, как лица, близко заинтересованные в этом славном деле, могли бы с большим вниманием наблюдать за порядками на Амуре и с энергией помогать там нашему водворению и утверждению, а также что сообщение Якутска с Приамурским краем не может быть прервано неприязненными покушениями, вместо того чтобы оставить этот край, требующий установления в нем порядка и беспрестанной помощи, в непосредственном ведении якутских воевод, делает его отдельным под управлением Степанова и через это уничтожают рвение к нему из Якутска. После Степанова этот край поступает под непосредственное начальство и управление Пашкова, человека более заинтересованного завладением Забайкалья, чем Амура. Пашков останавливается в Нерчинске, заботясь не о приведении в порядок дел на Амуре, а об обеспечении сообщения Нерчинска с Иркутском. Воздвигается Албазин, из которого по следам Степанова в соседнюю Маньчжурию отправляются партии за поживой. В это же время московские приказы, как бы довольные присылкою с Амура ясака, вместо того, чтобы озаботиться скорейшей высылкой туда надлежащих военных сил, требованных еще якутскими воеводами, — медлят и ограничиваются одними пустыми переговорами и отписками. Китайское правительство, усматривая постоянный хаос на Амуре и не предвидя конца набегам на соседственную провинцию — Маньчжурию, находится в необходимости принять решительные меры. Когда китайское войско, уничтожив все русские остроги в Приамурском крае, подступило к единственному оставшемуся у нас пункту — Албазину, в Москве только тогда как бы опомнились и снарядили Головина с 500 казаков. Головин, вступив в Забайкалье, находит этот край не только не устроенным, но и не огражденным от беспрестанных на него нападений монголов. Он вынужден употребить для этого почти всю приведённую им силу, лишается поэтому средств заставить китайцев уважать общенародные государственные права и, являясь таким образом как бы в плену у китайцев, подписывает Нерчинский трактат, по которому Россия лишается всех завоеваний Хабарова.

Всё вышесказанное ясно показывает, что такая печальная развязка произошла единственно от тогдашних приказных правителей, а не от того, как утверждают и настоящие приказные бюрократы¹⁹, что будто бы не наступила тогда еще пора для русских завладеть Амуром.

Но, каковы бы ни были московские приказные ошибки и дикие, своекорыстные побуждения амурской вольницы, приведшие к таковым печальным для России последствиям, беспристрастное потомство должно помнить и с удивлением взирать на геройские подвиги самоотвержения первых пионеров Приамурского края, часто платившихся жизнью и кровью за свое молодечество и удаль. Потомство с признательностью сохранит имена их, дошедшие до нас в сибирских повествованиях, потому что они первые проложили путь по неизвестной реке, открыли существование неизвестных до того времени народов и, хотя не оставили никаких сведений о главном обстоятельстве, обусловливающем значение реки и страны, ею орошаемой, — именно о состоянии её устья и прибрежий, но уже своим водворением на её берегах доставили России неоспоримое право к возвращению этой страны.

Чтобы понять вместе с этим огромную заслугу, оказанную России Головиным, необходимо обратиться к смыслу первого пункта заключенного им Нерчинского трактата. Мы видели, что маньчжуры и туземцы под рекою Амуром разумели только ту часть реки, которая идет до устья Сунгари²⁰, и знали, что только две большие реки, Зея и Бурея (притоки Амура), вытекают из каменных, пограничных гор и текут на юг. Мы видели также, что горы, идущие к северу от вершины реки. Уды, огибающие Охотское море и оканчивающиеся Чукотским носом, не приняты за пограничные, а оставлены во владении России; следовательно, граница наша, долженствовавшая итти по горам, из которых выходят реки Зея и Бурея, — не могла иметь направление северное, а какое-либо иное, с условием, что горы эти, принятые за пограничные, должны упираться в море, но в какое море: Охотское или Корейское — не обозначено, а между тем оба эти моря омывают прибрежья Приамурского бассейна. Сопоставляя все эти обстоятельства со смыслом выражения Нерчинокого трактата, то-есть, что граница России от верховья реки Горбицы должна итти по становому Хинганскому хребту до верховьев реки Уды, а оттуда по тому же хребту, до моря протяженному, и что все реки, выходящие из этого хребта и идущие от него по всем направлениям, кроме южного, принадлежат России, выходит, что Головин, настояв на таком выражении в трактате, обусловил только границу собственно Даурии, следовательно, только то пространство реки Амура, которое принималось маньчжурами за Шилькар или Маму; все же остальное пространство бассейна реки Амура до моря оставил не только неопределённым, но главное — в зависимости от направления пограничных гор, верховья реки Уды и рек, вытекающих из этих гор, а также от того обстоятельства, в какое море эти горы упираются: в Охотское или Корейское.