Подвиги Геракла - [2]

— Сквозь всех мужчин я так пройду,

Они же стрельнут только оком.

Геракл застонал, словно от приступа зубной боли. Голова недоумённо склонилась набок — и тут же вместе с шеей полетела в кусты, срезанная метким броском ножа.

— Зря ты так, — донеслось сзади. Геракл молниеносно развернулся и завертел головой, пытаясь отыскать источник звука.

— Впрочем, если не понравилось, могу что-нибудь из раннего, — продолжал голос.

Герой всмотрелся в крону вяза и с трудом разглядел очередную голову, почти неразличимую на серой шершавой коре.

— Клен любил колени у березы,

Их размер и сексуальный вид…—

мечтательно загнусавила гидра. Геракл прикинул расстояние до головы и начал лихорадочно искать в траве что-нибудь метательное. В это время сзади послышался слаженный дуэт:

— Так умрешь, и никто не заметит,

Только вздрогнет печально молва…

Герой резко развернулся и обнаружил, что на месте отрезанной головы медленно колышутся две новых, чуть меньших по размеру. Переведя взгляд левее, он с ужасом увидел, что из размозженного черепа первой головы проклёвывается небольшой бутон с зубами.

— Иолай! — взревел Геракл. — Чего ты там возишься?! Огонь давай, быстрее!

— Ничего у тебя не получится, жалкий критик! — загремело в стороне. Геракл отпрыгнул в сторону и поднял дубину над головой.

Над ближайшими деревьями покачивалась огромная золотистая голова.

— Настоящая поэзия бессмертна — как я! — патетически провозгласила она. — Так что слушай и восхищайся!

— Ничего, и с тобой управимся, — мрачно проворчал Геракл, морщась от дикой головной боли. Он отбросил дубину и потащил из-за спины заколдованный Гермесом меч.

— Кто-то говорит, что я бабуля,

И давно не помню про любовь,

На меня летят, как пчелы в улей,

Словно я в любви открыла новь… —

громыхало над рощей. Геракл тихо крался между стволами, держа направление на голову.

— …А сесть вязать смогу тогда,

Дела все кончены когда.

Герой скривился и стиснул зубы, но не проронил ни звука. Деревья постепенно редели, между ними уже проглядывали очертания огромной туши.

— Между прочим, это стихотворение даже опубликовали, — сообщила окрестностям гидра. — Если ты бывал в Аргосе, то мог видеть его на стене местной бани. Конечно, не за моей подписью, ваши дурацкие межвидовые предрассудки так утомляют. Я обычно творю под псевдонимом Патракая. Неужели не читал?

Даже если бы Геракл и хотел ответить, то не смог бы: он как раз карабкался по ветвям дерева с мечом в зубах, подбираясь к основанию бессмертной шеи.

— А это совсем новое, — смущённо проворковала гидра и захлопала ресницами. — По-моему, шедевр. Вот послушай:

— Я люблю его, люблю, брошу в печь полено,

И к обеду пригублю пыльное колено.

Буду думать я о нём, когда занят он конём…

Добравшись до конца толстого сука, Геракл перехватил рукоять меча обеими руками и ударил изо всех сил — грубо, словно топором. Голова запнулась на полуслове, золотистая шея дрогнула, накренилась и величаво рухнула в заросли орешника, чуть не придавив спешащего на помощь Иолая.

Яму копали долго и основательно, в две лопаты. Чтобы хоть как-то заглушить бубнёж, доносившийся из орешника, Геракл начал напевать любимую боевую песню отца, Иолай тут же подхватил мотив. Наконец работа была окончена, и герои, надрываясь, поволокли голову к яме, не обращая внимания на жалостливые стихотворные воззвания и душераздирающие вздохи.

— Я не хочу с тобой делить судьбу,

Ворчи один: бу, бу, бу, бу, бу, бу…

Под градом комьев земли голос становился всё глуше и глуше и наконец совсем стих. Бледный Геракл, кривясь и постанывая сквозь зубы, проговорил:

— Вот ведь заведётся такое несчастье — никак от него не избавишься. Разве только на время. Ничего, надеюсь, среди наших потомков тоже найдутся свои герои.

Иолай крепко пожал дяде руку и согласно кивнул.

Примечание: все приведенные стихи реальны и принадлежат светочу русской поэзии Наталье Владимировне Патрацкой.

(Стимфалийские птицы)

Странно, почему эта тетива с каждым выстрелом становится всё более и более тугой, хотя должно быть наоборот, подумал Геракл. С трудом натянув лук, герой кое-как прицелился в клекочущее тёмное пятно над головой и разжал пальцы. Тетива устало щёлкнула по кожаной накладке, и последняя Стимфалийская птица с неприятным чваканьем вонзилась в болотную кочку.

Геракл опустил лук, ткнулся лбом в прохладную кору лавра и закрыл глаза. В басовитом гуле, переполнявшем голову, медленно плавали цветные круги.

— За что ты так, герой? — прозвучал сзади угрюмый голос.

Сын Зевса вздрогнул и поднял голову. У поворота тропинки стоял широкоплечий старик с клюкой и неодобрительно смотрел на него исподлобья.

— О чём ты, старик?

— Зачем ты устроил это избиение? Чем мы провинились перед тобой?

— Ничего не понимаю… — растерянно проговорил Геракл.

— Я спрашиваю, чем тебе помешали наши птицы?

Из-за ствола дуба выглянул чумазый подросток. Герой на мгновение встретился с ним взглядом и отшатнулся — с такой ненавистью смотрел на него мальчишка. Выкрикнув что-то непонятное, но явно оскорбительное, подросток погрозил ему кулаком и нырнул в густые заросли орешника.

— Да в чём дело? — хрипло воскликнул Геракл. — Почему эти твари — ваши?