Подвиг жизни шевалье де Ламарка - [10]
Откровенно говоря, эта мысль мешала ему сосредоточить внимание на рядах цифр. Они начинали двоиться в его глазах, потом прыгали с места на место, как живые. Чернильная капля падала с конца пера и расплывалась в большую кляксу. В испуге Ламарк присыпал ее песком; холодный пот проступал на лбу, но страница была испорчена — невозможное событие в бухгалтерской книге.
И сколько таких бед случилось с бедным отставным поручиком за год! Два опытных бухгалтера потом еле-еле восстановили порядок в книгах, которые он вел.
Под вечер Ламарк спешил из конторы, находившейся на правом берегу Сены, к себе, на левый берег. Здесь, в одной из маленьких улочек Латинского квартала, этого настоящего городка ученых и студентов, он снимал за небольшую плату жалкую получердачную комнатку — мансарду.
Тогда в Париже не было грандиозных, прямых, широких и длинных улиц — авеню, обсаженных с обеих сторон прекрасно содержащимися деревьями. Не было и бульваров, которые так любят французы, больших бульваров, протянувшихся, словно гигантские щупальца, с одной стороны к Елисейским полям, а с другой — к площади Республики.
Сколькими старинными зданиями пришлось пожертвовать парижанам, чтобы сделать парижские улицы такими, какие они теперь!
В то время еще сохранялась значительная часть средневековых стен, рвов, бастионов. На месте них полвека спустя парижане создали великолепные бульвары.
Ламарк должен был очень быстро идти, почти бежать, стараясь попасть домой до наступления полной темноты, в которой рискуешь сломать себе ноги. Улицы Парижа тогда не мостились, тротуаров также не устраивали. Там же, где встречалась мостовая, она была с такими рытвинами, что лучше бы ее вовсе не было.
Улицы освещались плохо. Одинокие масляные лампы, прикрепленные к дверям домов, зажигались обычно в те дни, когда не было луны. Поэтому «если луна не принимала на себя обязанности освещать дорогу», то идти по темным, а зимой вдобавок и скользким, улицам было очень трудно.
И все-таки Париж — столица — освещался куда лучше, чем другие французские города. В Тулузе, Безансоне, Орлеане только некоторые улицы получили освещение в шестидесятых годах, а в Марселе — в восьмидесятых годах.
Иногда темноту прорезывал луч факела, с которым шел предусмотрительный пешеход, неся его сам или послав с ним впереди себя мальчика-слугу. Но хождение с факелами запрещалось, ввиду опасности пожаров, и вечером можно было пройти несколько улиц, не встретив светлого пятна.
Подчас в густом мраке раздавались, крики и ругательства: это повозка провалилась в яму и опрокинулась или на кого-то напали грабители.
Путешествие по парижским улицам в вечерние часы имело и еще одну неприятную сторону, о которой Фонвизин писал в 1777 году из Франции: «Везде в городах улицы так узки и так скверно содержатся, что дивиться надобно, как люди с пятью человеческими чувствами в такой нечистоте жить могут».
Действительно, в то время парижские улицы невероятно загрязнялись.
По существу говоря, если не считать тряпичников, главными санитарами служили ветер и дождь: первый развеет, второй — смоет, не сразу, разумеется, а постепенно.
Чтобы попасть в свое жилище, Ламарк отсчитывал более ста искривленных сбитых ступеней по темной лестнице.
Стол с книгами, стул, узкая кровать — вот и все имущество нашего героя.
Одежды и белья, кроме того, что было надето на нем, у него почти не имелось. Впрочем, он носил кружевные манжеты и шелковые чулки, которые, постоянно и крайне нуждаясь, вероятно, сам и стирал в водах Сены по утрам в воскресенье.
Это было в обычае бедняков; на берегу Сены часто видели людей, стиравших единственную рубаху и платок. Они развешивали эти вещи здесь же на солнце и, полунагие, ждали, пока их белье высохнет.
В мемуарах того времени мы читаем следующие любопытные строки: «Чиновники, музыканты, художники, поэты покупают сукно и даже кружева, но белья они не покупают. Таков парижанин. Парикмахер ему нужен ежедневно, но прачка является лишь раз в месяц. Парижанин с доходом менее 10 тысяч ливров обыкновенно не имеет ни постельного белья, ни столового, ни рубах; но зато у него есть часы, зеркала, шелковые чулки, кружева».
Ламарк имел пенсию в четыреста ливров да ничтожное жалованье конторщика, так что же удивительного, если он жил впроголодь на пустом чердаке.
В немногие свободные часы он стоял у открытого окна своей мансарды, любуясь открывающимся видом. Вдали зеленели прямоугольники парков, высились громады церквей, внизу расстилалось море старых закопченных черепичных крыш. Сверху казалось, что по морю бегут волны, проткнутые черными прямыми линиями, — бесчисленными трубами домов.
Вечерами от заходящих лучей солнца в окнах верхних этажей вспыхивал пожар. Жан Батист любил смотреть, как солнце по очереди пылало в стеклах домов.
Когда же закатное пламя гасло и внизу становилось мрачно, Жану больше не хотелось смотреть на дома, на улицу. Он устремлял взор в небо. Оно синело, становясь бездонно глубоким, загорались звезды. Слабым светом мерцал Млечный Путь…
«Что там, в вышине небес? — думал Ламарк. — Какую силу дает атмосфере луна?»
Он следил, как плывет она среди облаков. Неужели пребывание ее на небе бесплодно?
