Подвиг тридцатой батареи - [36]
Была такая же пушка и под Ленинградом, но там фашистам не удалось сделать из нее ни одного выстрела. Разведчики и партизаны быстро обнаружили ее и доложили в штаб, а вскоре на это место обрушились десятки авиабомб и сотни снарядов. Станина, компрессоры, прицельные приспособления — все было выведено из строя. Фашистам ничего не оставалось делать, как погрузить останки орудия и увезти в Германию.
Ствол «Доры» длиной 30 м перевозили на трех железнодорожных платформах (фото из немецкого архива).
Создание таких гигантских орудий, приспособленных для стрельбы по сильно укрепленным фортам и складам, было, несомненно, большим достижением немецкой военной промышленности. Конструкторы, инженеры, рабочие проделали огромный труд, но цели не достигли. Налицо был разрыв между техническими возможностями германской промышленности и шаблонной тактикой немецко-фашистской армии.
Гитлеровскому командованию казалось, что, чем больше калибр пушки, тем эффективнее ее действие. В пушке все было продумано до мельчайших деталей. Орудие довольно быстро приводилось из походного в боевое положение (примерно за сутки) и не требовало специальных бетонированных оснований для стрельбы. Оно действительно было чудом техники. Но это «чудо» оказалось бессильным сломить волю защитников города.
НАКАНУНЕ ПОСЛЕДНЕГО БОЯ
Шестого июня вечером Александер, Соловьев, Окунев, связист Пузин, Подорожный и Андриенко вышли из-под массива покурить. Кое-где еще полыхало багровое пламя: догорал Севастополь — город, сковывавший под своими стенами 11-ю армию фашистов. Эту армию немцы готовили для летнего наступления, а здесь, на подступах к городу, севастопольцы постепенно перемалывали ее. Враг непрерывно гнал сюда резервы и боеприпасы, нужные ему на других участках фронта. Фашистская пропаганда много шумела насчет весеннего и летнего наступления. Но весна прошла, а наступления все не было: враг нес слишком большие потери, которые не сразу мог восполнить. Защитники города, задержавшие немцев у Севастополя, оттягивали начало летнего наступления фашистов. В своих отчетных документах немецкое командование впоследствии вынуждено было признать, что длительная оборона Севастополя существенно влияла на общее положение Южного фронта.
Где-то в районе Мекензиевых гор рвались мины, а тут, на изрытой бомбами и снарядами земле, было сравнительно тихо. Казалось, и войны нет. Батарейный дизель мерно выбрасывал серый дымок, быстро тающий в темно-синем ночном небе. Со стороны моря доносились глухие звуки прибоя. Где-то внизу, у совхоза, надрывно гудели моторы санитарных машин, перевозивших раненых.
— Ну как, Иван Васильевич, дизели твои не подведут, топлива хватит? — спросил Соловьев Андриенко.
— Топлива надолго хватит, товарищ комиссар, а люди выстоят. Только бы не допустить немцев на огневую позицию батареи. Если допустим — крышка. Забьют выхлопные трубы, вентиляторы, дизельные воздухозаборники, и тогда вся моя энергетика полетит к черту. На аккумуляторах, если энергию не расходовать на большие моторы, — недели две можем продержаться.
— Кажется, все предусмотрено, а вот болит душа, чего-то нам не хватает. Да, кажется, Иван Васильевич, мы кое-что прохлопали в организации нашего механического хозяйства, — не унимался Соловьев. — Надо было в свое время разместить дизели так, чтобы всегда держать их выхлопные устройства под обстрелом. Грош цена будет нам, если фашисты залезут наверх и забьют глушители и воздухозаборники.
…Потом заговорили о Севастополе. Окунев в этот день побывал в городе, видел разрушения.
— Города уже нет, — сказал он. — Спалили зажигалками. Швыряют уже вторую неделю каждый день десятки тысяч. Их тушат, но не хватает сил и средств. Сотни очагов пожара возникают одновременно, где уж тут погасить. Сыплют и сыплют без удержу. Уже и гореть-то больше, кажется, нечему, а они все швыряют и швыряют. На днях запустили бомбы-свистульки. К каждой бомбе привязан ревун. Пытаются на психику действовать, но ничего, привыкли. А вчера сбрасывали разное барахло. Колеса от старых машин, бороны, плуги, железные кровати, пустые бочки с кусками железа в них. Урон небольшой, а шуму много. Бойцы называют эти самолеты «утильщиками».
— Сегодня кое-что сыпанули и к нам, — заметил Александер. — Опять «дура» стреляла. Армейские и наши разведчики доносят, что у фашистов по ходам сообщения двигаются люди, больше чем обычно. Вероятно, подошли подкрепления. Эх, нам бы еще один батальончик пехоты для прикрытия батареи, дали бы мы фрицам прикурить!
— А может быть, товарищ командир, подбросят? Позавчера еще один большой транспорт пришел с народом.
— Потопили его… Людей погибло много.
— Эх, ребята, мстить надо злее. Бить их, проклятых зверюг… — Александер сжал кулаки. Таким комиссар видел его нечасто…
Они служили вместе недолго, но это не мешало им прекрасно понимать друг друга. В свободные минуты они любили посидеть поговорить.
Их судьбы были не схожи. Г. А. Александер прошел путь, обычный для советского офицера. После окончания артиллерийского училища он сначала — командир огневого взвода, помощник командира батареи, затем — командир Девятнадцатой береговой батареи у Балаклавы. Эта батарея долго была одной из лучших в береговой обороне Черноморского флота. Через два года молодого командира батареи послали на курсы усовершенствования артиллерийских командиров. Александер окончил их с высокими оценками. В 1938 году принял Тридцатую. Ее командиры Донец, Панников, а затем Свердлов, опытнейшие флотские артиллеристы, сколотили крепкий боевой коллектив. Батарея и до Александера была на хорошем счету. Под командованием Александера батарейцы добивались все больших успехов в боевой и политической подготовке.
