Подвиг Сакко и Ванцетти. Легенда Новой Англии - [46]

— Но вы же обещали пообедать с нами? — запротестовал судья.

— Увы! — вздохнул пастор. — Обещал, но боюсь, что не придется, меня ждет работа.

Пастор и в самом деле очень торопился. Разговор с судьей — вот тема для проповеди! Его долг — записать ее, пока мысли не улетучились из памяти. Судья выразил сожаление, но повторил, что беседа с пастором принесла ему глубокое утешение. Он проводил пастора до калитки и вернулся в тень, на веранду.

Глава тринадцатая

После ухода пастора судья устроился поудобнее в плетеном кресле и положил ноги на скамеечку. Желая рассеяться, он взял детективный роман и попробовал читать, но на веранде было недостаточно светло, и, пробежав несколько строк, он задремал. Говоря по правде, треволнения сегодняшнего дня сильно его утомили, и теперь, когда пастор снял с его души камень, он мгновенно погрузился в сон. Однако, заснув так легко, спал он недолго и беспокойно. Как случалось с ним не раз в последнее время, его тревожили сны, которые чаще всего воспроизводили картины недавнего прошлого.

И вот во сне он вновь переживал тот самый день — субботу девятого апреля 1927 года, — когда он вынес обвинительный приговор двум анархистам. С тех пор прошло почти пять месяцев, но события так отчетливо врезались в его память, что теперь, в полудремоте, судья явственно видел, как он сидит на своем месте в переполненном зале суда. Перед ним лежат его записи, и он собирается вынести приговор двум людям за преступление, совершенное ими семь лет назад, двум людям, которые провели эти долгие семь лет в тюрьме. Как странно он на них смотрит, когда их вводят в зал! И как странно они выглядят! Он ведь почти забыл, кто они такие и какой у них вид. Они занимают свое место в том своеобразном и варварском сооружении, которое правосудие Новой Англии предоставляет подсудимым, — в клетке, но почему-то сейчас они не кажутся такими оборванными и такими отъявленными бандитами, какими он их запомнил.

Судья ударяет молотком, и прокурор, поднявшись с места, произносит:

«Покорнейше прошу суд рассмотреть на данном заседании дела за №№ 5545 и 5546 — штат Массачусетс против Николо Сакко и Бартоломео Ванцетти. Согласно протоколам суда, ваша честь, и обвинительному заключению по делу 5545 штат Массачусетс против Николо Сакко и Бартоломео Ванцетти, ответчики обвиняются в преднамеренном убийстве. В настоящее время в дело внесена необходимая ясность, и я прошу суд приступить к вынесению приговора. Кодекс предусматривает, что суд сам устанавливает срок, когда этот приговор будет приведен в исполнение. Учитывая это обстоятельство, а также ходатайство защитника, которое администрация штата с готовностью удовлетворила, я предлагаю, чтобы вынесенный приговор был приведен в исполнение в течение недели, начиная с воскресенья 10 июля».

Судья кивает головой в знак согласия. Секретарь суда обращается к первому из подсудимых:

«Николо Сакко, имеете ли вы что-нибудь возразить против вынесения вам смертного приговора?»

Сакко встает. Он молча смотрит в лицо судье; помимо своей воли судья опускает глаза. Сакко начинает говорить. Он говорит очень тихо. Постепенно голос его крепнет, нисколько не повышаясь в тембре; он говорит так, словно чувствует себя посторонним во всем, что происходит вокруг:

«Да, сэр, имею. Я, правда, не оратор. Да и с английским языком не больно в ладах; к тому же мой друг и товарищ Ванцетти обещал мне, что скажет обо всем поподробнее, вот я и думаю — пускай говорит он.

Мне никогда не приходилось слышать и даже читать в книгах о чем-нибудь более жестоком, чем этот суд. После семи лет мучений нас все еще считают виновными. И вот вы, почтенные люди, собрались здесь, в суде, в качестве присяжных заседателей и осудили нас.

Я знаю: здесь выступает один класс против другого — класс богачей против класса угнетенных. Мы хотим братства народов, вы же стараетесь вырыть пропасть между нами и другими нациями и заставить нас возненавидеть друг-друга. Вы преследуете народ, тираните, губите его. Мы хотим просветить народ нашими книгами, нашей литературой. Потому-то я и сижу на скамье подсудимых, что принадлежу к классу угнетенных. Что поделаешь, вы — угнетатели.

Вы ведь хорошо все это знаете, судья, — знаете всю мою жизнь, знаете, за что я сюда попал, и вот, после того как семь лет вы мучили меня и мою бедную жену, вы сегодня приговариваете нас к смерти. Я мог бы рассказать мою жизнь день за днем, но какой в этом толк? Вы знаете все, я говорил об этом раньше, и мой друг — вернее говоря, мой товарищ — еще скажет свое слово; он лучше знает ваш язык, пускай говорит он. Мой товарищ, он так добр к детям… Вы хотите забыть о людях, которые поддерживали нас все эти долгие семь лет, сочувствовали нам и отдавали нам и силы и душу. Вам нет до них дела. Несмотря на то, что не только народ — наши товарищи и рабочий класс, — но и легион образованных людей стоял за нас целых семь лет, суд все равно продолжает свое. Я хочу поблагодарить народ, моих товарищей за то, что они были с нами эти семь лет и защищали дело Сакко и Ванцетти, и попрошу моего друга Ванцетти сказать остальное… Я забыл сказать одну вещь, о которой напомнил мне мой друг. Но ведь я уже говорил, что судья знает всю мою жизнь и знает, что я не был виновен — ни вчера, ни сегодня и никогда».