Подвиг продолжается - [8]

И Синюков не впервой уже ловит себя на мысли, что в жизни, как в шахматной игре, и даже чаще, чем в шахматной игре, все зависит от детально продуманного плана, а один неверный шаг, как правило, приводит к непоправимым последствиям... Впрочем, начало «комбинации» по разоружению анархистов Яков уже подсказал — это визит «с добрыми намерениями» в стан Петренко.

Синюков знает, что полк Петренко представляет не меньшую опасность, чем сравнительно немногочисленная банда ельшанских анархистов. Во всяком случае, есть прямая связь между прибытием этого полка и оживлением в городе потайных кабачков. В милицейские участки не успевают приволакивать пьяных и буйствующих молодчиков, которые, словно пароль, называют имя своего командира...

Насчет таких разложившихся, деморализованных воинских частей есть специальный декрет Совнаркома: они подлежат немедленному разоружению. Представители штаба обороны уже вели с Петренко об этом переговоры. Но он пока отделывается обещаниями, а с оружием не расстается. Хитрая бестия!

Числится за Петренко и другой грех. Отступая от Ростова, он прихватил с собой кассу 1-го южного флота, что-то около полумиллиона рублей, не считая ценностей, награбленных на украинской земле. Царицынский Совет обязал его сдать все ценности в городской банк. Но Петренко тянет время, выжидает. Чего ради, спрашивается? Ну что ж, встретимся — поглядим...

...В три часа ночи на подходе к станции Владикавказская тихо остановился бронепоезд. Впереди у него лишь неприметная платформа с замаскированным орудием да крытый вагон с шестьюдесятью бойцами революционного батальона.

Через несколько минут Синюков уже предъявлял часовому документы, требуя встречи с Петренко, почти уверенный, что тот примет его не раньше завтрашнего утра. Но, по причине затянувшейся карточной игры со штабными командирами, Петренко, — как раз кстати, — еще не ложился спать.

Синюков представлял себе его эдаким обрюзгшим, хмурым атаманом и совсем не ожидал, что им окажется белобрысый крепыш, очень обыкновенный, среднего роста, плотный, с серыми помутневшими — от ночного бдения за штофом водки — глазами.

Настроен был Петренко весьма доброжелательно: весь вечер чертовски везло в картах. К тому же Синюков показался ему довольно симпатичным малым.

Отпустив командиров, он усадил гостя за круглый потрескавшийся лакированный столик и без околичностей предложил выпить «заради знакомства» на брудершафт. Разыгрывая из себя рубаху-парня, Синюков весело согласился, прикидывая, с какого боку начать важный разговор.

— Я человек простой, открытый, — с каким-то одесским акцентом, растягивая слова, говорил между тем Петренко. — Всякие там мухли-вухли мне ни к чему! Я чо добиваюсь? Свободы для честных тружеников! Мы — дети революционной бури и заради «свободы готовы на жизнь и смерть! Но только, душенька, чо мы требуем? Хороших обхожде-ни-ев. Не давите в нас человеков. Это ж не хорошо. Насилие над личностью прозывается!.. Да! — здесь он сделал паузу и вдруг выпалил: — Выпьем за свободу личности!

Синюков попробовал было отказаться, но поборник «свободы личности» буквально прижал его к стенке.

— Тогда, собственно, чо ты сюда явился?

Синюков улыбнулся и как ни в чем не бывало стал объяснять, что в районе лесозаводов появился отряд бандитствующих анархистов, открыто угрожающих городу. Что необходимо принять меры... Ведь Петренко не будет возражать против этого: как известно штабу обороны, он стойкий борец за Советскую власть?

— Об чем разговор! Конечно!.. За здоровье товарища Петренко? А?

И снова долго, почти отчаявшись договориться, на все лады убеждает Синюков «друга», что анархисты представляют опасность и для него, что разоружить их просто необходимо.

— Я разве против того, душенька? Штык им в пузо! Только зачем тебе вся эта карусель? Пусть катят себе мимо — и вся история, — хрипло басит Петренко, беспрестанно, по привычке дергая заскорузлыми пальцами круглую английскую бомбу, что болтается у него на поясе по соседству с маузером.

— А, понимаю! — восклицает вдруг, весь сияя, Синюков. — Совершенно напрасные, друг мой, опасения! Ты никак трусишь, что за теми может последовать и твоя очередь? Ну, признавайся — трусишь? — хохочет Синюков почти искренне, а сам думает, что так и будет на самом деле. Но была не была.. Чем отчаянней и откровеннее натиск, тем меньше шансов у того увернуться.

— Это Петренко — трусит? Да коли хошь, я сам сей миг подыму полк, и мы вместе пойдем громить этих с... бродяг!

— А коли не хочу? — все еще смеется Синюков. — Достаточно простого невмешательства в мои действия. Только и всего.

Петренко, пыхтя, пытается что-то сообразить.

— В таком разе, душенька, чем докажешь свои честные намерения?

— Докажем орудиями и боеприпасами, которые передадим вам после того, как отберем их у бандитов! — И не давая Петренко опомниться, обрушивается с контрвопросом: — А гарантии нейтралитета с вашей стороны?

— Слово Петренко!

— Согласен: слово Петренко и... панорамы от орудий. До нашего возвращения.

— Мать-перемать, я думал: я настырный, а ты, кажись, еще настырней! Хуже хохла... Устал я, будь по-твоему.