Подвиг - [18]

— По дороге в судовой библиотеке я прочел Эптона Синклера и убедился, что в Америке слишком большое социальное неравенство и вообще подкупный режим. Мы с Прокоповым постановили в четыре года скопить себе из жалованья денег и тогда кончать вуз по техническому. Выписали даже по радио книги. Если в будущем году дойдет сюда пароход, мы получим физику Хвольсона и математику Жуковского, и тогда — барабань хоть сто лет… Считайте, я выколачиваю жалованье по ставке сельских учителей в полярных областях — сто восемьдесят рублей в месяц. Тратить здесь некуда. С осени только берешь аванс и покупаешь рублей на восемьсот вещей и продуктов на весь год в фактории. Таким образом, тысяча триста рублей остается в кармане. В четыре года — пять тысяч двести рублей. Вот вам и вуз, и не надо стипендии, и можно существовать первые годы, пока не наработаешь стажа. А когда мы ехали сюда, то, сказать правду, обязательно думали махнуть в Америку. Черт с ней, в конце концов, с Америкой. Пусть туда едут джеки.

Джеками он называет беглецов в Америку, которые время от времени появляются у Берингова пролива в расчете на легкую переправу. Среди них — бывшие торговцы, ненавидящие новые порядки, укрепившиеся на дальневосточном приморье. Иногда это просто бродяги, беспокойные авантюристы, которым тесно в пределах одного государства. Таким был Найденов, уехавший в прошлом году в маленькой лодчонке из Наукана в Ном. Он пришел пешком из Анадыря в Уэллен, не имея ни копейки денег в кармане. В пути он пользовался гостеприимством чукчей-оленеводов, принимавших его, давая на дорогу куски вяленой оленины. В Уэллен он пришел ночью и поселился у какого-то чукчи. На следующий день тов. Н., председатель рика, был несказанно удивлен, увидев в поселке незнакомого русского. На все вопросы Найденов отвечал: «Я путешественник, иду пешком из Анадыря в Бразилию и на Огненную Землю».

Менее безобидным типом джека был Фалькевич, приехавший два года назад на Чукотку в качестве фельдшера. Он начал с того, что открыл здесь «полярно-тропическую желтую лихорадку», о чем и отправил на собаках сообщение в Анадырь. Пустив этим пыль в глаза своему начальству, он дождался мая — месяца штилей, делающих переезд через пролив почти безопасным, — и бежал на мыс Принца Уэльского, оставив Чукотку без медицинской помощи.

Инчаунские лежбища находятся километрах в тридцати на запад от Уэллена, по дороге к мысу Нэтэк-кенгыщкун (по-русски он называется «Сердце-Камень»). Чтобы поехать туда, нужна хорошая байдара. У Гребича есть крохотная байдарка, сшитая из одной шкуры, натянутой на деревянный остов. Но эта байдарка хороша только для прогулок по лагуне, до устья пыльгина (горла лагуны). Нужно особое «шестое чувство» равновесия, чтобы плыть в такой байдарке.

Я пробовал сесть в нее и сейчас же опрокинул. В байдарке Гребича приходится рассчитывать каждое движение, нельзя даже повернуть головы. Если сунешь руку в карман за платком, надо сдвинуть все тело, чтобы восстановить центр тяжести.

Мы зашли в ярангу Хуатагина, который обещал дать свою байдару для поездки в Инчаун. Яранга была низко врыта в землю. Из черной дыры, обозначавшей вход в нее, выбежала смуглая и грязная чукчанка, сбивая гибкой длинной палкой снег, выпавший за ночь и застрявший в складках наружных шкур. Она была в раздутых и потертых меховых штанах, с непокрытой головой, в сапогах и в рукавицах. Это была Уакатваль, вторая жена Хуатагина. Она кормит грудью четырех детей. Старшему из ее младенцев десять лет, и он бегает с кожаной пращой по ветровому взморью, попадая в гагар, в горы и в облака. Хуатагин и Хиуэу были на охоте.

Задняя половина яранги была разделена на несколько крохотных пологов — меховых клетушек, служащих чукчам спальнями. Я откинул переднюю шкуру одного из пологов и вполз внутрь. Внутренность полога встретила меня едким аммиачным запахом и душной теплотой ночного человеческого логова. На оленьей шкуре стояли плоские чугунные плошки с нерпичьим жиром, в которых горели ярким желтым светом фитили из болотного мха. Возле плошек спала голая коротконогая девушка, подложив под голову руку.

— Огой! Я пришел! — закричал Гребич. — Здорово, Нгаунгау, давай нам байдару — ехать в гости к моржам.

Девушка проснулась, и, натянув на себя через голову длинную камлейку, выползла из полога. Она достала из тайника в яранге две пары весел — пару больших и пару подгребных.

Байдара Хуатагина была поднята на высоких шестах, вбитых в землю. Кожаные лодки нельзя оставлять на земле. Вернувшись с морской охоты, чукча прежде всего подвешивает байдару на воздух, чтобы она быстрее просохла и чтобы ее не изгрызли собаки, для которых бока такой лодки — лучшее лакомство.

Через полчаса мы выехали в море. Кроме Гребича со мной ехали Та-Айонвот и Кыммыиргин, не раз бывавшие в Инчауне на лежбищах моржей. Мы взяли их для того, чтобы устроить, если будет возможно, морскую охоту.

В Инчауне было необыкновенное оживление. Все жители ным-ныма столпились на берегу. Косматые пучеглазые старухи с голыми руками прыгали по самому краю воды, глядя на огромный серый мыс, сползавший в море на западе от поселка.