Подвиг, 2010 № 05 - [53]

— Только этнически, а так я — русский. По образу мыслей, Саша. И по непредсказуемости, — добавил он, помолчав.

— Вот эта непредсказуемость нас и спасает, — заключил я. Потому что так оно и было во все времена. А до конца света еще далеко. Сроков, по крайней мере, не знает никто. И в этом великая мудрость мира, порождающая надежду.

— Эта зажигалка Бижуцкого и часики? — вспомнил вдруг я, услышав откуда-то из-за деревьев знакомое «кис-кис!» мадам Ползунковой: вдова упорно продолжала искать кошечку. Как бы не свихнулась окончательно.

— Я их уже вернул, подбросил ранним утром, — отозвался Левонидзе. — С Бижуцким все прошло гладко, его попросту не было в комнате. Зажигалку я сунул ему в башмак. Интересно только, где он гуляет ночи напролет? А вот с Аллой Борисовной произошла некоторая накладка.

— Что такое?

— Она спала. Но знаешь, кого я обнаружил в ее постели?

— Можешь не продолжать. Догадываюсь. У него «работа такая».

— Париса-Гамаюнова, — все же произнес Левонидзе. — Вот ведь стервец, пакостник!

— Не надо так, он болен.

— Он здоров как бык. Производитель. Даже имел наглость поздороваться со мной. Я показал ему кулак, положил часики на стол и удалился. Так и хотелось набить ему морду.

— Он крупный мальчик, — сказал я, а сам почему-то подумал, что вскоре эти часики и зажигалка вновь окажутся у меня в кармане. Кто-то надо мной просто издевается таким способом.

— Этот красавчик скоро перетрахает всех баб в клинике, включая Параджиеву, — заметил мой помощник.

— Что же — кастрировать его? — усмехнулся я.

— Почему нет? По крайней мере, насчет Ползунковой… как бы он не перебежал нам дорогу.

— «Нам»? — переспросил я, останавливаясь.

Левонидзе понял, что допустил оплошность, немного смутился, но отступать было поздно.

— Договаривай уж, — жестко сказал я.

— Я имею в виду, как бы она не переписала свое завещание на него, Гамаюнова, — ответил он, стараясь не смотреть мне в глаза.

— Откуда ты вообще знаешь про завещание?

— Ну… знаю, и все.

— Ты подслушивал наш разговор с Аллой Борисовной в гроте.

Я угадал. Левонидзе лишь кивнул и проворчал:

— Случайно вышло. Нечего было так громко болтать! Из пещеры звуки разносятся далеко. Да и что в том особенного? Все равно это секрет полишинеля — мадам не умеет держать язык за зубами. Вскоре об этом только глухой не услышит. И я, честно говоря, даже обрадовался. Потому что нам нужны в клинику финансовые вливания, сам знаешь. Бюджет по швам трещит, кредиты не все выплачены. А я вроде бы твой младший компаньон, если ты еще не забыл. У меня доля акций.

— Не забыл, — сказал я. И добавил: — А ведь это ты убил ее кошечку.

— Принцессу-то? — усмехнулся Левонидзе. — За что я тебя люблю, так это за твою проницательность и ум. Но в практических вопросах ты скорее профан, чем деятель. А я хочу удержать клинику на плаву.

— Поэтому мечтаешь отправить вслед за Принцессой и ее хозяйку? И сделать это поскорее, пока ее завещание в силе? А при чем тут несчастная кошка? Рассчитывал, что Ползункова от горя тут же окочурится?

Я не удержался и схватил Георгия за лацканы, даже встряхнул с силой.

— Думай что хочешь! — вырвавшись, отозвался он. И пошел прочь, насвистывая веселый мотивчик.

Не счесть людских грехов и пороков, связанных с душевными заболеваниями и муками. У меня имелась целая алфавитная картотека, куда заносились имена пациентов, подверженных злопамятству и гордыне, зависти и гневу, праздности и лени, унынию и болтовне, самолюбованию и мечтательности, лживости и ревности, обжорству и пьянству, воровству и жестокости, мстительности и ненависти, разврату и содомии, сквернословию и чародейству, сребролюбию и тяге к человекоубийству, жадности и насмешничеству, презрению и равнодушию, и многому-многому другому. Но в основе всего, как мне всегда казалось, лежит отсутствие в душе и сердце Бога. Эта пустота неизменно заполняется ядовитыми испарениями, в них кипит, булькает, хохочет, рыдает и рождается страшно уродливое существо — твое второе «Я», твой брат-близнец, который всегда будет находиться с тобой в вечной борьбе, пока не одолеет. Ни крепкий разум, ни стойкие нравственные принципы тебя не спасут. Они могут лишь оберегать до поры до времени, до того гибельного часа, когда зверь вырвется наружу. Поведет к вратам ада. И это непременно произойдет, потому что ты сам отвернулся от твоего Господа.

«А ты? — задал я сам себе этот сакраментальный вопрос, бродя вдоль пруда, уже почти полностью покрытого опавшей красно-желтой листвой. — Что сделал ты, чтобы обрести жизнь вечную?» Не горько ли тебе от содеянного (или не сотворенного!) за многие годы, не страшно ли держать ответ? Жизнь проходит, а в душе твоей все так же темно и сыро, как прежде. Не пришла ли пора бросить эту проклятую клинику с ее скопищем грехов и пороков и прямой дорогой отправляться в монастырь, в келью? Психиатрия уже не для меня — устал. Но кто же ропщет, неся свой крест? Один человек, по притче, обессилев, взмолился Господу: «Боже, освободи меня от моего креста, слишком тяжек!..» И путь привел его к месту, где лежали другие кресты. Человек долго выбирал, примерялся, а взял, в конце концов, тот, который и носил прежде. Потому что Спаситель дает тебе по твоим силам.