Подвиг, 2010 № 05 - [37]

— Милый мой доктор, — продолжила Лариса Сергеевна. — Я нынче очень счастлива.

— Чудесно. Пребывайте в этом состоянии всегда.

— Хочу поделиться с вами. Я… летаю. Я летаю от любви. Я влюбилась.

У меня чрезвычайно стойкая нервная система, поэтому я лишь посмотрел в пустые глазницы императора и украдкой вздохнул.

— Замечательно, — сказал я.

— Но это вас не шокирует?

— Нисколько.

— Но я ведь, как бы это сказать, не так уж и молода.

— Это не имеет значения.

— Мой избранник находится здесь, в вашей клинике, — торжественно произнесла актриса и поглядела в ту сторону, где от порыва ветра вновь стала колыхаться занавеска. Мне почему-то показалось, что нас подслушивают. «Любовные романы в Загородном Доме среди моих «гостей»? — подумал я. — Такое случалось и прежде и ни к чему хорошему не приводило. Лишние эмоции, стрессы». Как правило, я всегда старался поскорее избавиться от таких беспокойных пациентов. А ведь актрисе под семьдесят, не нимфа, может и сердце не выдержать от бурной страсти.

— Кто же он? — мягко спросил я.

— Пока это секрет. Мы решили не афишировать наши встречи. Но он отвечает мне взаимностью. Тоже любит меня. И он… хочет скрепить наши отношения узами брака.

— Разумно, — кисло улыбнулся я. Может быть, это Тарасевич? Он тоже одинок. Ну не Каллистрат же? Хотя чем только этот поганец Купидон не шутит! Крылья ему оборву, если поймаю.

— Что вы на это скажете, дорогой Александр Анатольевич?

— Слов нет, — искренне отозвался я.

— Они и не нужны, — засмеялась актриса. — Тогда я… полетела!

Лариса Сергеевна погладила почему-то Марка Аврелия по гипсовой голове, почти вспорхнула со стула и двинулась к стеклянной двери.

— Не туда, в другую сторону, — сказал я, провожая ее в нужном направлении.

После актрисы в библиотеку ненадолго заглянул Бижуцкий, порылся на полках с книгами, выбрал себе одну' «на сон» — басни Крылова.

— Люблю, знаете ли, про всяких зверушек, — смущенно доложил он. — А сегодня ночью никто больше в клинику не залезет? Как в прошлый раз?

— Да и вчера никого не было, — ответил я.

— Ну-ну, — пробормотал он, опасливо покосился на открытую стеклянную дверь и ушел.

На всякий случай я позвонил по сотовому телефону охраннику. Дежурил по-прежнему Сергей, смениться он должен был только утром.

— Будьте сегодня ночью особенно бдительны, — сказал я. — Доберманов с цепи не спускайте, гости еще не спят.

Собаки были хорошо дрессированы, на посетителей клиники никогда не бросались — я специально «знакомил» их с моими пациентами. Но мало ли что. По крайней мере, старался держать собак от них подальше, давая вволю побегать лишь ночью.

Вскоре ко мне пришли Олжас и Сатоси, вернее, завалились, поскольку маленький японец подпирал толстого казаха. Настроение у них, судя по всему, было веселое.

— Я спросил сегодня таксу, у такси какая такса? — проговорил Олжас, плюхнувшись в кресло. Сатоси примостился рядышком на стуле, сложив на коленях ладошки.

— Европейцы слишком много внимания уделяют вопросам смерти, — произнес он многозначительно. — А это, неверно, путь заблуждений, тупик. Да и другие излюбленные вами «ценности» ложны.

— Угу, — кивнул Олжас. И икнул.

— Что более всего трогает человеческую душу? — продолжал японец. Я пожал плечами, давая ему высказаться. — Мы только что спорили на эту тему с Олжасом. Ваш великий поэт Пушкин утверждал, что есть три струны, на которых можно играть. Это — ужас, сострадание и смех. А вот Хемингуэй называл другие три громких аккорда — смерть, любовь и деньги. Вся западная цивилизация замешана на этом. Литература, искусство… Нет только созерцательности и отрешенности.

— Ага, — подтвердил Олжас. — Я хочу вам по этому поводу рассказать одну скверную историю. Потому что она случилась в сквере.

Сегодня его что-то тянуло на каламбуры. На своей родине, в Астане, он занимал какой-то высокий пост, а здесь пребывал инкогнито.

— Мы вспомнили времена нашей молодости, — добавил Сатоси. — Мы ведь вместе учились, мама у меня русская, я долгое время жил в Москве. А история действительно произошла, в сквере возле «Бауманской». Олжас вынудил меня… похоронить его заживо.

— Да, — подтвердил казах. — Вот вам, пожалуйста, и смерть, и ужас, и любовь, и деньги, и смех.

— Пока что один туман, — сказал я. — Поподробнее, если можно.

— Конечно, — кивнул японец. — Слушайте. Олжаса настойчиво преследовала одна девица, вольных, так сказать, нравов.

— Была влюблена в меня как кошка, — самодовольно добавил казах, глотнув из заветной фляжки.

— Он подцепил ее на какой-то вечеринке в общежитии. Девица, если не ошибаюсь, была студенткой пединститута.

— Физкульттехникума, — поправил Олжас. — Рапиристка. Льняные волосы, голубые глаза… А фигурка!

— Эта фехтовальщица быстро смекнула, что Олжас, принадлежавший к старшему, правящему в Казахстане жузу, весьма состоятельный и перспективный молодой человек. И задалась целью женить его на себе. Забеременела. Дело дошло до прямого шантажа и угроз. Она обещала покончить с собой, если Олжас не выполнит данное ей слово.

— Никаких «слов» я не давал, — вставил казах. — Всего лишь намекал, да и то спьяну.

— Так или иначе, но ситуация начинала выходить из-под контроля, — невозмутимо продолжил Сатоси. — Мне было больно следить за его мучениями.