Подвиг, 2010 № 05 - [19]

Еще один лист бумаги появился в его руках.

— Хватит! — прорвало тут Владимира Топоркова. — Прекратите. Этим вы ничего не измените. Дайте мне поговорить с братом наедине. Оставьте нас.

— Хорошо, — сказал Левонидзе, взглянув на меня.

— Сделаем перерыв, — кивнул я. — Вы — мои гости, отдыхайте и разговаривайте хоть до завтрашнего утра. И не стесняйтесь, угощайтесь водкой.

Мы вышли, мой помощник тут же зевнул.

— Скучно, — сказал он. — Все это напоминает мне историю Каина и Авеля. Пойду часочек посплю.

— В том-то и прелесть этого мира, что он никогда не меняется, — согласился я. — Все было, но ничто не проходит.

— И не исчезает бесследно, — добавил Левонидзе, как-то странно подмигнув мне. Он пошел в свою комнату на втором этаже, а я отправился немного побродить по окружавшему Дом парку.

Здесь были проложены усыпанные гравием дорожки, установлены деревянные теремки-беседки, разбит теннисный корт, имелся небольшой водоем с двумя лодками у мостика и даже настоящий грот, где стояла увитая плющом скамья и где я сам любил порой отдыхать от своих «гостей» или от собственных мыслей. Сейчас ноги несли меня именно туда. Проходя по парку, в котором росли преимущественно клены, березки и липы, я видел за деревьями некоторых из моих клиентов. Опавшие желто-красные листья приятно шуршали под ногами. Утро было сухим, теплым. Сам воздух, казалось, звенел от легкого дуновения ветерка. «Бабье лето» в этом году Пришло поздно.

За деревьями мелькнуло бородатое лицо физика с трубкой во рту. Он шел, прихрамывая, опираясь на палку. За ним проследовал сектант, глядя себе под ноги, словно выискивая что-то. В теремке сидели сразу три женщины — актриса, путана и поэтесса, устроив себе «девичник», на лужайке, столбом стоял пианист. Плейбой также в одиночестве разминался на теннисном корте. Я подошел к водоему и встал на мостике, облокотившись на перила. Поверхность пруда была покрыта тиной и листьями. «Надо бы его почистить, вызвать кого-нибудь из деревни», — подумалось мне. На одной из лодок мимо меня греб Сатоси, выставив, как всегда, в улыбке белые лошадиные зубы. На берегу сидел Олжас, охватив больную голову руками. Цце-то слышался голос Бижуцкого, что-то кому-то вдохновенно рассказывающего. Наверное, бомжу. И очевидно, историю, конец которой, пожалуй, был известен лишь одному мне.

Я не беспокоился об оставленных в комнате братьях Топорковых. Сейчас они, разумеется, основательно повздорят, покричат, затем помирятся, но главные открытия ждут их впереди. Вытягивать занозу — дело долгое и трудное. Но иначе она будет продолжать гнить в теле, отравляя организм. Приблизившись к гроту, я обнаружил, что уединенное место уже занято. На скамье сидела госпожа Ползункова, поглаживая расположившуюся на ее коленях пушистую Принцессу. Я уже собрался развернуться и уйти. Но вдова торопливо сказала:

— Александр Анатольевич! Вы-то мне и нужны. Присаживайтесь рядышком, места хватит.

Разумеется, я выполнил ее пожелание, фот представлял собой небольшую пещеру с естественным освещением. Вверху был проем, откуда на рыхловатое лицо Ползунковой причудливо падали солнечные лучи и тени. В глубине пещеры он сужался, превращаясь в узкий лаз, который вел неведомо куда. Еще при строительстве Загородного Дома местные жители говорили, что это очень древняя пещера, а лаз из нее ведет в целую сеть подземных катакомб. Когда-то в них добывали соль, в километре отсюда можно еще наткнуться на заброшенные карьеры. Возможно, они правы, но у меня никогда не возникало желания проверить это. Приготовившись выслушать Ползункову, я подумал, что речь вновь пойдет о пропавших часиках. Однако ошибся.

— Я написала завещание, — произнесла она столь торжественно, словно в ту же секунду должна была заиграть траурная музыка и начаться церемония прощания с ее телом. Выжидательно посмотрев на меня, она надолго замолчала. Но начала мурлыкать кошка, не веря в погребение хозяйки в этом каменном гроте.

— Продолжайте, — хладнокровно сказал я. Мои пациенты часто пишут всевозможные завещания, причем самые сумасбродные и дикие, а потом рвут их. И сочиняют новые.

— Я ездила вчера к нотариусу и заверила его, — уже менее торжественно проговорила Ползункова. — Он запер завещание в сейф.

— Разумно, — похвалил я. — Человек, говорят, смертен, правда, мне не довелось убедиться в этом на собственном опыте.

— Большую часть своего состояния я оставляю Принцессе, — продолжила Ползункова, не уловив моей иронии и гладя кошку, которой, по моему мнению, было глубоко чихать на все купюры с изображением американских президентов. — О ней будут заботиться, кормить, ухаживать и водить на мою могилку. Там ее всегда будет ожидать свежий творог с рынка. Будто бы от меня. — Тут Ползункова собралась пустить слезу, скривила лицо, но… передумала. В гроте было и так достаточно сыро. Где-то под землей били ключи. Даже слышалось их журчание.

— Алла Борисовна! — произнес я, желая ее поддержать. — Мысли о смерти очень вероломны, захваченные ими, мы забываем жить. Вам следует относиться к себе более великодушно.

— Нет, нет! — поспешно ответила она. — Я знаю, что скоро умру. Еще несколько дней назад мне было… видение. Ночью. Я не спала. НЕЧТО вошло в комнату и склонилось над моей кроватью. Оно приказало мне «готовиться». Вы знаете, даже У Принцессы шерсть встала дыбом.