Подстрочник: Жизнь Лилианны Лунгиной, рассказанная ею в фильме Олега Дормана - [101]

Звоню своей редакторше, говорю: послушайте, мне нужно как-то увидеть Энде. Ну, это же дико — мы живем в одном городе. «Я ему передам», даже — «мы», «мы ему передадим, но, думаем, из этого ничего не получится». Я была вполне разочарована. И вот через два или три дня меня зовут к телефону, и какой-то незнакомый голос говорит: «Их Михаэль Энде»…

Я обомлела. Он говорит: «А знаете, мне дали вот ваш телефон, я очень хочу вас видеть!» Я говорю: «Я тоже хочу вас видеть!»

Было страшно, я боялась. Причем он пригласил очень странно — встретиться на Ратушной площади. В три часа в воскресенье. Я думаю, что ж, поведет, небось, нас в кафе на пятнадцать минут угостить чашечкой кофе и ничего вообще не получится. В сомнениях и мучениях, мы отправились туда, и выяснилось, что сегодня масленица. Что вообще встретить кого-либо и узнать там невозможно. На этой площади играют пять оркестров, полно костюмированных людей, все танцуют, ну как нам встретиться? Мы стали под условленными часами. Я думаю — все, ничего у нас не получится, он просто нас не найдет. И смотрю — на некотором отдалении стоит человек. Он необычайно мне понравился внешне. Немного похож на Вику Некрасова, тот же тип внешности: проваленные щеки, высокий, худощавый. Очень привлекательного, в общем, вида. Я говорю: «Сим, хорошо бы это был он!» А я сказала, во что буду одета (черная курточка и прочее). Человек смотрит — и идет прямо к нам. Это, конечно, оказался он. Я думаю, что же дальше будет? Он повел нас к себе домой. Его любимая жена, с которой он жил под Римом, умерла, и он женился на японке, но не на молодой хорошенькой японочке, а на старой переводчице. Это было так странно — эта пожилая японка, рядом с ней он выглядел еще очень молодо и прекрасно. И вот что он сделал: у него огромная гостиная, и из этой гостиной он выделил японский уголок. Чтобы ей не было скучно, как он нам объяснил. Там поднят пол, циновки, какие-то украшения, в общем, внутри гостиной — японский уголок. А на стенах висят замечательные картины. Я вспомнила, что его отец был авангардистский художник, которого преследовали (нацисты, как и Советская власть, не любили авангардизма), но после разгрома гитлеризма получил признание.

Мы стали разговаривать, и, знаете, бывает так — в первые секунды возникло ощущение, что мы всю жизнь знакомы, что мы всегда были вместе, что мы понимаем друг друга с полуслова. Сима участвовал в беседе, я переводила, и удивительное обнаружилось совпадение вкусов, интересов, в общем, абсолютно, казалось — сидит родной человек. «Слушайте, ну как же могло быть? Как могло случиться, что Вы мне не ответили?» Он говорит: «Разве не ответил? — Смеется. — А мне казалось, что я ответил».

Потом нас позвали пить чай, в пять часов, в этой же комнате стоял столик, это было невероятное чаепитие, с японскими церемониями, немыслимый чай, сладости, которые она приготовила, — жила в этом доме и какая-то японская традиция. Очень все это нам было интересно. Ну, выпили чай, я встаю, думаю, настало время прощаться… Он говорит: «Что вы, я заказал в ресторане столик, мы пойдем вечером ужинать». И вот так мы провели весь этот день вместе. До часу ночи. Было ощущение, что наговориться не можем. Я говорю: «Что же дальше будет? Я хочу вас видеть». Он говорит: «Я тоже хочу. Я вам позвоню. Если вам что-то срочно надо, то надо мне так звонить: позвоните, положите трубку, и второй раз тут же наберите. Тогда я возьму трубку. А вообще я вам сам позвоню».

Проходит день, другой, пять, шесть дней — никакого звонка. Я опять в недоумении — ну это же не понарошку, мы действительно замечательно разговаривали. Наконец он звонит: «Я вам звоню из больницы, но мне сейчас немного лучше, вы можете прийти». Мы пришли к нему в больницу и ушли, когда нас выгнала медсестра. Опять такой взахлеб разговор. Он говорит: «Я послезавтра как будто выписываюсь, как только выйду, обязательно позвоню, и вы придете ко мне». Тут еще произошло такое… как немцы говорят — komischer Zufall, странное совпадение. Там же, на вилле Берте, жила очень симпатичная женщина, фотограф когда-то знаменитый. Когда она услышала, что я иду к Энде, она сказала, что у нее есть уникальная фотография отца Энде, которого она снимала, когда еще девочкой начинала свою карьеру. Я ему в больнице рассказала, он безумно загорелся: «У меня этих фотографий нет, а я слышал, что они существует. Я очень хочу их получить».

Она мне отпечатала большой снимок, я жду звонка… Но он больше не позвонил. В канун отъезда мы с Симой все-таки поехали к нему, но зайти не посмели, а бросили в ящик очередное письмо и эту фотографию в большом конверте. Я оставила парижские свои телефоны, и мы уехали в Париж. И там через три недели я получила письмо от моей редакторши, с которой мы тоже стали приятельницами: «Должна Вам сообщить трагическую новость, что Энде умер в больнице». Очевидно, его не выписали.

Когда мы с ним разговаривали, я сказала ему, что мы обязательно все-таки сумеем издать эту книгу. Ему очень хотелось, чтобы в России его прочли. И у меня к желанию, чтобы прочитали наши дети, добавилось данное ему слово, поэтому мне очень важно, чтобы книжка наконец вышла. Это не роскошь. Это хлеб насущный для нас был бы.