Подстерегатель - [6]

Внезапно странное волнение, незнакомое доселе, пронзительное ощущение бездны охватило меня - то мои пальцы сжались на костяной рукоятки софьиного зонтика, который она, трогая пальцами мои веки, держала у себя между ног.

Подросток ловким жестом опустил на воду воздушный матрац и тотчас же лег на него, взявшись руками за края - я узнал эти руки, они несли праздничный торт, обильно политый сливочным кремом. Но матрац не слушался своего мучителя и продолжал изгибаться, почти на двое переламываясь на волнах:

"Эй, Лу Рид! Лу! Гонолулу-лулу (оба слова - ударение на первое "у")!!!" - я выкрикнул, точно сперва записали на одной скорости, а проигрывают на другой, более медленной, причем прежняя запись слышна: "Бархат: культ: хаос:" Сквозь сон я догадался, что он уже здесь. Он здесь с тех пор, как похерен гимн в моем узилище. Как в моем номере перестал по трансляции в 6 утра звучать гимн СССР.

"Шостакович, выпрыгни из окна", - предлагали консерваторы на митинге в Алабаме. Что ж, когда-то и я рассуждал: "Давно настало время чинно и опрятно самоистребиться. Но мы разучились хоронить себя, не оставляя следов".

Когда прекратил свое существование "матильдин двор" - сад за дощатым забором, в котором я никогда не бывал? Как известно, судьбой сада распорядились Розенкрейцеры, выкупившие его у Матильды, выжившей из ума. Деревья срубили, но и ограду сломали тоже. До растений мне было мало нужды. Единственное, что вспоминаю, так это тополь у помойки. Когда его спилили, я взбесился и написал в Лигу защиты природы жалобу, закончив ее словами Лужина: "одной из главнейших обязанностей наших". Было мне тогда десять лет. Когда же любители розы и креста развоевали забор, открыв тем самым мне дорогу в таинственный двор Матильды, я был уже в том возрасте, когда мальчики донашивают красный галстук.

Архитектор из Литвы, приглашенный нарочно, появлялся на строительстве в пелерине с застежкой в виде эсеровских рук: Что-то посветило с улицы в окно, и я заметил, как мои руки поверх одеяла принимают невольно положение, сходное с тем, что было на застежке у зодчего. Я полюбил бродить по остову воздвигаемого здания, преодолевая свойственный мне страх высоты. Я взбирался по зияющим пролетам лестниц без перил и подолгу стоял в пустых проемах окон и дверей, с жадностью подставляя тело воздушным потокам, что выветривают мало-помалу, распыляют пастельный прах моих воспоминаний. Признаюсь рассказ о Розенкрейцерах в дальнейшем избавил меня от тягот солдатчины. Вы понимаете, на что я намекаю. Доктора были поражены.

Итак, я не намерен выкидываться из окна, да и едва ли это мне поможет. Ведь меня поселили на втором этаже, а кто проживает на третьем, я не знаю и знать:

"Руженцов!" - дверь распахнулась, и меня стали с бранью торопить на выезд.

"Я отказываюсь от целебного воздействия ветров перемен и нахожу зловоние, несомое ими, нестерпимым. Мне куда больше по душе кабинетная вентиляция газовых камер. Она, по крайней мере, не таит угрозы воспоминаниям, выполненным пастелью, моим героическим мечтаниям на задворках попкультуры. Я отказываю вам в праве называться людьми и - отказываюсь тем самым от собственного будущего". Что еще можно возразить гадюке, выгнавшей меня из постели.

С недавних пор меня преследует подозрение, что я умерщвляю каждого, с кем поговорил по душам, ради возможности, вызнав взгляды собеседника, общаться с ним в дальнейшем без риска. Если даже это и есть "провинциальное развлечение", то очень нездоровое. Малоросский акцент делает всех на одно лицо, и это еще одно препятствие на пути воссоздания портрета того, чей голос будто, избежав чудесным образом посмертной немоты, призван напоминать мне мои же собственные высказывания, сделанные, несмотря на мою молодость, достаточно давно и при весьма немногочисленных свидетелях.

Провинциальные смерти вместе с "голосами мертвецов" вызывают у меня тошноту как аплодисменты в кинозале, также и забываются. Ведь я ни капли не украинофоб в отличие от родителей Софьи. Георгий Кониский, атаман Корж, Шевченко, наконец - любимы мною беззаветно и от души. А мой нынешний товарищ Алексей? Разве он не украинец?

Примечательно, что не только физиономия, стать, происхождение, но и половые приметы моего "глядя из Лондона" как будто не волнуют меня до сих пор. Кто оно такое? Воронья красавица с холмиком на трикотаже или некий мальчонка эдакий, с первого взгляда не угадаешь. Губатенький, стриженый бобрикам, - мужичок, грушевидная шейка. Ноги обуты в ботиночки на ватине со змейкою, вшитою посередке. Стоит подле крана, когда уборщик выплескивает ведро воды, на плиточном полу появляются водяные знаки, и опасливо поджимая ногу, чтобы не замочить, мальчик выдает себя. Прекратить маскарад.

Вот я предпочел корчам мимикрии прямой путь - по шоссе, погнушался тем кис-кис-кис, каким приманивает грешника костлявая жница. Вот он - "киевский шлях", каким идет убивать агронома Лещука агент Бережной: "Ты что так долго не открывал?" У тебя там кто-нибудь есть?

Как воин-завоеватель, как выносливый офицер, направив жизненные соки в нужное русло, я сумел мобилизовать на марш-бросок всю свою мощь, а, видимо, нелегко преобразовать судорогу в гусиный шаг. Гусиным шагом (переложив нож в боковой карман) я пролагаю безупречно прямую линию на карте Яшвильской (ударение на "я") области.