Подсолнух и яблоки - [15]

Долго не вытерпел, поглядел на нее — лица не видно, отвернулась, но не спит.

И что бы мне промолчать? Так нет: что это ты, говорю, что же — со мной… а сама другого зовешь?

Она вскинулась, обернулась, в глазах одни зрачки:

— А ты?! Ты кого звал?

Я и не подумал, что имя-то это — Лус — она наверняка знает, и все поняла, конечно…

— Не твое дело, — отвечаю, и такой стыд, а слова сами вылетают: — А вот не твое дело, шлюха!

Ну, и что? Может, она мне в лицо вцепилась? Или оплеух надавала, или лягнула, или еще как-нибудь?

Нет. Сглотнула только и велела убираться к черту — чтобы я тебя больше не видела!

Надо думать, мутило ее от меня не на шутку — поднялась тяжело, но простыню так потянула — я чуть на пол не слетел. Собрала постель в охапку — и в ванную.

Мне там ловить было уже нечего — все, что мог сказать и сделать больного, кривого — все успел.

Прощения бы попросил — сейчас. А тогда — ни слова ей не сказал.

А что потом с нею стало — не знаю.

Бегство

…Что-то было там, шагах в ста впереди, у самой арки моста. Никакого движения, тихо — до звона в ушах. Но солдат Мосс замер, повел носом — деловито, как пес.

— Стой! — и шагнул вперед, вынимая нож.

Я присела на ржавый теплый рельс. Зачем он это? Не хватало только, чтобы под мостом кто-нибудь сидел в засаде. Хотя — какие тут засады, ясно, что вокруг больше никого нет, даже запах бензина и шпальной пропитки выветрился. Никто тут не проезжал уже давно, а пешие Моссу не страшны. И все-таки не удержалась: встала. В высокой траве что-то шевелилось, показалась спина, обтянутая серо-рыжим, тут же пропала, послышался тяжелый шорох. И Мосс, раздвигая граненые стебли, пошел ко мне.

— Что там?

— Мертвец. Пойдем.

— Что? Ты его…

Солдат спрятал нож, поправил заспинный мешок.

— А, ну тебя… Дура и есть. Столкнули сверху. Или сам бросился. Вперед!

Я двинулась за ним, закусив губу. Ужасно — идти по заросшим шпалам в туфлях на шпильках. Каблуки я давно отломала, но все равно больно… Чтоб не думать о ногах, посмотрела туда, где лежал убранный с дороги труп. Ничего особенного — из травы видна была лишь прядь светлых незапыленных волос да узкопалая кисть.

— Мосс, а кто это?

— Не знаю. Документов нет. Свежий еще, вот что нехорошо…

Я посмотрела наверх. У меня глазомер никудышный, да все равно — высоко.

— А он точно мертвый?.. Ты уверен?

— Не такой свежий. Уверен.

— Я просто так… на всякий случай. Когда мы доберемся?

— Заночевать придется.

— Где?

— Да где получится.

Что тут скажешь? Под мостом Мосс задержался и бросил мне мешок.

— Держи.

— Это что?

— Переоденься.

— Это… твое?

— Его, — Мосс недвусмысленно ткнул пальцем в сторону мертвеца.

— Ты… с ума сошел? Чтобы я это надела?

— Как хочешь. Имей в виду, я договорился тебя проводить. А тащить — найди другого. Самому мне до поселка шесть часов еще ходу, с тобой — хорошо, если завтра к полудню дойдем. А не переобуешься — упадешь. И платьице это твое… Ну, как, будешь ломаться или одеваться?

— Тьфу, Мосс, а если этот… если у него болезнь какая-нибудь? Или вши?

Солдат покрутил пальцем у виска.

— Шея у него сломана! — сердито сказал он. — А это все при нем в мешке было. Вырядилась как на праздник, за километр видать…

— Помолчи, — сказала я. — И отвернись, хорошо?

— Не видал я вас…

Но все же отвернулся, сел на рельс, закурил.

— Дай нож.

— А?

— Нож, говорю, дай.

Он протянул мне нож рукоятью вперед. Тяжелый, лезвие широкое, — таким разве что врагу промеж глаз… Платье от бедра подалось легко. Хорошее было платье, новое… К черту… Я заправила остатки в джинсы, потертые на заду, на коленках прожженные какими-то химикалиями. Завязала потуже шнурки конверсов. Ночью, пожалуй, будет прохладно — надела и свитер, и куртку. В рукав оказался засунут платок. Просто черный, без узоров — я и голову повязала.

Мосс оглянулся и пригладил рыжие усы.

— Ну, на человека похожа. А то в таком, — он поднял лоскуты бывшего платья, — ни сесть, ни лечь.

Ложиться я не собиралась, но об этом лучше было помолчать. Хозяйственный Мосс сложил тряпки в мешок, туда же запихал бескаблучные туфли, бормоча: «Следов не оставлять…», и поднялся:

— Два часа еще идем.

Я особенно не интересовалась, как Мосс разжигал костер, таскал какие-то ветки, что-то втыкал и расставлял. Опустилась прямо на землю, а подняться уже не могла: мышцы свело. Глаза закрывались.

— Поешь.

— М-м… Не хочу.

На это Мосс пробурчал что-то презрительное. Пахло от костра жареным, но это ведь наверняка какая-нибудь подножная гадость: хорошо, если ежик. Ведь Мосс и гадюку съест запросто, или что им еще там положено по науке выживания. А я потерплю. Завтра накормят. Если, конечно, в этом загадочном поселке вообще кто-нибудь живет.

— Подвинься.

Я не пошевелилась. Мосс подхватил меня за плечи и куда-то перенес. Щеки жгло, сквозь опущенные веки пробивался неровный красный свет.

— Вот возня… — он устраивал меня вблизи костра, — да обопрись ты, дура! Совсем отключилась…

Я и не спала, и не бодрствовала: плечом ощутила, как Мосс устраивается рядом; рука его протянулась, что-то поправляя, подтыкая. Потом стало тихо.

Роса пропитала платок, уголок свесился мне прямо в рот. Я очнулась, с трудом повернула шею: Мосс спал рядом, опершись на ствол дерева. Нас обоих обертывало одно одеяло, и что-то угловатое угадывалось там, втыкаясь заодно мне в бедро. Я двинула ногой, и Мосс тут же открыл глаза.