— О, да! О, да! со стороны Орѣцкаго.
— Можетъ быть, частица правды и есть, сказалъ Кожуховъ. — Одинъ, два случая, а у насъ уже превратили въ множество.
— Слухи изъ ничего не бываютъ, сказалъ Лукомскій.
— О, да! О, да! Есть возможность допустить, о, да! сказалъ Орѣцкій.
— Въ мое время въ московскомъ университетѣ бывали недоразумѣнія, безпорядки даже, но они касались, такъ сказать, внутренняго быта студентовъ, или столкновеній съ полиціей за излишнія хлопанья въ театрѣ, сказалъ Львовъ.
— О, да! О, да! со стороны Орѣцкаго.
— Въ московскомъ, но не въ петербургскомъ, сказалъ Лукомсвій.
— Типъ Волохова и Базарова схваченъ вѣрно, замѣтилъ Кожуховъ.
— О, да! О, да!
— Всякая каррикатура вѣрна дѣйствительности, началъ, ероша волосы, Кречетовъ. — Во всѣ времена студентъ былъ студентомъ: увлекался хорошимъ, старался будить сонное общество противъ насилія, но самъ насилія никогда не дѣлалъ! Бросали моченыя яблоки плохому актеру, шикали дурному профессору — самое большее; но чтобы дѣлали подкопы, — не вѣрю и не повѣрю никогда!
— Да, и мнѣ не вѣрится, сказалъ Рымнинъ.
— А въ какомъ университетѣ кончилъ курсъ Волоховъ? смѣясь, спросила Софья Михайловна.
— О, да! О, да!
— Навѣрно не знаю, но полагаю, что онъ съ перваго курса петербургскаго, смѣясь, сказалъ Кожуховъ.
— Скорѣе, онъ и гимназію не кончилъ, сказалъ серьезно Лукомскій.
— А я думаю, что онъ началъ и кончилъ курсъ въ поэтической фантазіи Гончарова, сказалъ Кречетовъ, вставая и прощаясь съ хозяевами.
Всѣ послѣдовали его примѣру, и скоро въ залѣ остались только хозяева…. Рымнинъ передалъ въ спальнѣ женѣ подробнѣе исторію съ институтками. Оказалась громадная разница между тѣмъ, что слышала Софья Михайловна отъ Агапіи Симфоріоновны, и тѣмъ, что услышала она отъ мужа. Въ разсказѣ Рымнина институтки, судя по найденнымъ дневникамъ ихъ, собирались, вмѣстѣ съ студентами, отравить Каткова и перевернуть всю Россію вверхъ дномъ…. Чета Рымниныхъ долго разговаривала въ спальнѣ объ этой исторіи….
Ихъ дочь тоже не скоро заснула. Она думала о томъ, какіе это студенты смѣлые. — Захотятъ, и подкопъ сдѣлаютъ!.. Только для чего это гражданскій бракъ? Если они любили институтокъ, такъ могли бы обвѣнчаться? А можетъ, имъ не позволяли?… Да, они очень смѣлые…. А можетъ, и это все враки?… И Кречетовъ говоритъ, что враки. А какой славный Кречетовъ! Высокій, смѣлый, только некрасивый, чего-то все сердится… Вотъ Львовъ такъ очень хорошенькій и добрый… Какъ онъ хорошо поетъ!.. «Ты для меня — что солнце юга….» А хорошо, должно быть, когда такъ любятъ!.. «Тепло и свѣтъ — въ тебѣ одной….» Въ любви должно быть равенство, говорилъ Лукомскій…. Да, это правда! Мама не любитъ папа, она только уважаетъ его. Онъ старикъ, а мама молода, она и не любитъ его…. Бѣдный папа!.. Но какъ же быть равенству, когда мужчины такъ много знаютъ, а мы такъ мало? И особенно я такая глупая…
И долго, долго, лежа на кровати, въ полутемной спальнѣ, думала дѣвушка о словахъ Луконскаго, но и сонъ ея былъ тревоженъ, и во снѣ мысли Лукомскаго о равенствѣ полномъ въ семьѣ, въ бракѣ, волновали ее….
Глава IV
Разговоръ полицеймейстера съ хорошенькой дамочкой и разговоръ пьяной компаніи въ трактирѣ. — Скандалъ, кончившійся благополучно
I.
Едва полицеймейстеръ постучался въ дверь квартиры пристава мироваго съѣзда Ахнева, какъ почти тотчасъ же за дверью раздался сильный топотъ. Полицеймейстеръ, думая, что это спѣшитъ прислуга отворить дверь, пересталъ стучать и сталъ противъ дверей. Но едва онъ сдѣлалъ это, какъ дверь быстро отворилась, и молодой мужчина, въ фуражкѣ съ кокардой и въ пальто, стремглавъ выскочилъ на улицу и такъ сильно всею своею массою столкнулся съ полицеймейстеромъ, что послѣдній далеко отлетѣлъ въ сторону и едва удержался на ногахъ. Онъ уже хотѣлъ было начать кричать «караулъ!», но, вспомнивъ о свисткѣ въ карманѣ, торопливо вынулъ его и засвисталъ въ него пронзительно и долго. Онъ пересталъ только тогда свистать, когда немного успокоился, а успокоился онъ тогда, когда прибѣжавшій будочникъ крикнулъ надъ самымъ ухомъ полицеймейстера:- Чего изволите, ваше благородіе? Полицеймейстеръ осмотрѣлся кругомъ. Виновника толчка и слѣдъ простылъ, и только отворенная дверь въ квартиру Ахнева какъ бы указывала на нить въ его открытію.
— Ступай туда, указывая на домъ, сказалъ полицеймейстеръ, — и скажи, что я желаю видѣть пристава.
— Слушаю-съ, ваше благородіе, отвѣтилъ будочникъ, направляясь въ дверь.
— Кажись, это онъ самъ убѣжалъ, какъ очумѣлый? думалъ полицеймейстеръ, по уходѣ городоваго. Ночь свѣтлая, за сто шаговъ узнать можно, но онъ, проклятый, выскочилъ какъ оглашенный и прямо въ грудь…. А, сто чертей, тебѣ лѣшему…. Ажъ искры изъ глазъ посыпались!.. Но мелькомъ замѣтилъ, что, какъ будто, онъ…. Чувствую боль въ груди, проклятый!.. Но куда его чертъ несъ, какъ угорѣлаго?….
— Пристава нѣту-ти дома, ваше высокоблагородіе, отрапортовалъ будочникъ.
— Такъ и зналъ…. Но куда и на какого лѣшаго онъ удралъ, какъ оглашенный? громко думалъ полицеймейстеръ.
— Не могу знать, ваше благородіе, отвѣтилъ за него будочникъ.
— Не съ тобой говорятъ! сердито крикнулъ полицеймейстеръ. Ступай, спроси, дома-ли барыня, и можно-ли къ ней зайти?
