Подрядчик - [8]

— Слышь, брательник, — обратился я к водиле. — А какой сейчас день?

— Вторник, а что?

Хм… вторник… уже хоть что-то. Мозг лихорадочно работал, выбирая слова, как бы узнать дату поточнее… да какой, к черту, точнее? Точнее года мне, по большому счету, сейчас и не надо. Вопрос в том, как узнать год, чтобы шоферюга не сдал меня в дурку?

— А дата? — уточнил я.

— Девятнадцатое… июля, — настороженно ответил тот. — А что?

— Да к черту число! — закричал я. — Год сейчас какой?

— Ты что, с луны свалился?

— Ну! — я перемахнул через капот, схватил таксера за грудки и пару раз встяхнул.

— Одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмой… — пропищал он. — От рождества Христова.

— Здрасти, приехали, — выдавил из себя я, садясь на крыло.

Тысячелетие крещения Руси… И вот теперь стало понятно, почему вместо скульптуры «Россия» в университете стоит бюст Ленина, и почему вахтерша грозилась обкомом, и почему Волгарь в таком обалденном состоянии, и почему транспорта на дороге нету… наконец, стало ясно, куда делся целый микрорайон с улицей Макеева, где находится мой дом — его начали строить только в две тысячи четвертом. Да, кстати… и жарковато для апреля… Непонятно было другое — что делать? Складывалось ощущение, что я теперь в гораздо большей жопе, чем час назад. Крутовато Акелла промахнулся…

Водила стоял чуть поодаль, беспокойно озираясь. И подходить ко мне боялся, и, в то же время, бросить автомобиль с ключами в замке зажигания, не мог. Видимо, как раз выбирал между накинуться на меня самому, или добежать до поста на плотине и сдать ненормального гражданина соответствующим органам.

Опачки! А ведь может быть значительно хуже! Если он сдаст меня с паспортом двухтысячного года, причем паспортом, где нет ни слова про счастливое коммунистическое будущее, с правами, замененными в две тысячи шестом, да еще с полным бумажником баксов и рублей, модификации две тысячи четвертого — с триколором. Это еще если забыть про коммуникатор и заткнутую за пояс Беретту. Поймают — из кгбшных подвалов не выйду никогда…

Стоп! А почему вахтерша назвала Семенова? Саньке же сейчас лет десять… он попросту из физиологических соображений не мог с телками в институте сегодня зависать.

— Тьфу! — шлепнул я себя по лбу.

Не Санька, а Евгений Борисович — его отец! Вот кто нарушал беспорядки в… как там ЮУрГУ двадцать лет назад назывался? ЧПИ? Вот-вот, в нем самом. А Семенов-старший — тоже физик, и башка у него варит ничуть не меньше, чем у моего драгоценного одноклассника! Вот он — мой билет домой!

— Слышь, — окликнул я таксиста. — Тебя как звать, товарищ?

— Николаем, — несмело отозвался он.

— Николай? Коля, значит… вот, что, Коля, — я достал из заднего кармана бумажник. — Сейчас я тебе дам сто баксов… долларов, то есть — знаешь, что это такое?

— Ага, — кивнул он. — Статья.

— Так… а триста долларов?

— Ну, — расплылся в улыбке Николай. — Это — совсем другое дело! А чего делать-то надо?

— Значится так… — протянул я. — Значится так…

Настала пора решать другую проблему. Завалиться к Семенову-старшему прямо сейчас я не мог. И дело даже не в том, что времени половина первого ночи — избытком такта никогда не страдал, тем более — в такой ситуации. Попросту я не знал, где он сейчас живет! С Санькой я учился с седьмого класса, а товарищ перешел в нашу школу именно тогда, когда его семья переехала в наш район, то есть через два года. Прийти к себе домой и сказать «здравствуй, мама, вот и я!» женщине, которая на год младше меня — это тоже попахивает шизофренией. Остается один вариант…

— Значится так, товарищ Коля, — повернулся я водиле. — Сейчас мы поедем поменять баксы… тьфу… доллары на рубли — самую надежную валюту в мире, а после отвезешь меня в какую-нибудь гостиницу. Знаешь, где можно валюту поменять?

— А то! — расплылся в улыбке шофер. — Поехали!

И такси покатило по тополиной аллее сторону северо-запада — мимо пельменной, ныне — ресторан «Красный Дракон», автоцентра ВАЗ, ныне — техноцентра VOLVO, мимо котлована, где будет стоять шетнадцатиэтажка, стянутая швеллерами. Теперь я смотрел в окно, не отрываясь. Здесь прошло мое детство, именно такими я помнил эти улицы. Многое изменилось с тех пор…

— Прежний-то был что надо, — жаловался по пути водила. — Трижды Герой Советского Союза, да и лет уж сколько было… солидный такой, сказал — как отрезал. А этот… тьфу! Ни одной медальки, с пятном на лысине, да и годками комбайнер не вышел. Без своей бабы — ни шагу… Перестройку эту удумал… может, вы мне скажете, что это за перестройка такая?

Признаться, у меня появилось легкое ощущение де жа вю.

— Перестройка — это когда каждый делает свое дело на своем месте. Честно, добросовестно делает. Вот и вся перестройка, — зевнул я, вспомнив курс истории.

— Вот и в газетах то же пишут… — промямлил бомбила.

Между тем Волга заехала во двор «пентагона», и, прокатившись на нейтрале, спряталась за голубятней. Николай, воровато оглянувшись, махнул мне рукой. Я вышел из автомобиля, и, хрустнув суставами, потянулся.

— Ш-ш, — зашипел таксист. — Не попались.

Я еле удержался, чтобы не рассмеяться. Во дворе — ни души, во всем доме горело всего два окна. Рабочий класс уж спит давно — к чему в шпионов играть? Но… у каждого свои правила. Прокравшись вслед за гидом, я вошел в подъезд. Обычный подъезд обычной девятиэтажки — только матерных надписей на стенах меньше — или пионеры сознательнее современных подростков были, или белили его чаще. Но кнопка лифта оказалась выжженной — с этим все в порядке.