Подпольная Россия - [66]
Значительная доля этих сил была сосредоточена в Петербурге и окрестностях. В одном из гвардейских батальонов и в двух кронштадтских батареях все офицеры, кроме командира, были членами военной организации.
Параллельно с вербовкой офицеров шла пропаганда между солдатами их частей при помощи своих рабочих, при потворстве офицеров и их указаниях, и шла весьма успешно. Такие части были, конечно, без сравнения надежнее, чем те, где своими были одни офицеры.
На одной из кронштадтских броненосных лодок случилось, что многие из офицеров и солдат были «спропагандированы» самостоятельно, первые народовольцами, вторые — чернопередельцами, и потому ничего не знали друг о друге. И вот раз, зайдя неожиданно в казарму, один из офицеров вдруг застал своих солдат за чтением какой-то газетки, которая быстро исчезла под столом с его появлением. Он поинтересовался узнать, что это такое, — оказался свежий номер «Черного передела».
Он ушел, ничего не сказавши, и захватил с собою номер, чтоб показать товарищам свою находку.
Солдаты считали себя погибшими. Велика была их радость и удивление, когда через несколько дней они узнали от своих чернопередельцев, с которыми «Народная воля» успела снестись, что им бояться нечего и что их офицеры пристали к тому же делу, как и они.
В тот же день они отправили к своим офицерам депутацию с поклоном и заявлением, что «если в Петербурге что-нибудь начнется и им прикажут плыть туда и палить по Аничкову дворцу, то они рады слушаться. Наведут прицелы в наилучшем виде и в десять минут превратят дворец в кучу мусору». Так это заявление и было передано комитету.
Не считая рядовых, о которых у нас не имеется данных, к военной организации примкнуло за это время около трехсот человек офицеров разных частей и родов оружия.
Эти силы были очень разбросаны и по сравнению с силами правительства ничтожны. Но революция не иноземная война, которую нельзя начинать, не сравнявши сколько-нибудь свои силы с неприятельскими. Армия революции — это невидимая масса недовольных, не имеющих никакого касательства к заговору, но готовых схватиться за оружие при первом выстреле.
Если этой армии, этого энергичного, страстного, самоотверженного недовольства нет в стране, то устраивать заговоры — глупость и преступление, если не пред совестью, то пред историей. Если же она есть, то заговор должен составить лишь передовой отряд восстания, который смог бы продержаться ровно столько часов и минут, сколько нужно, чтобы собрать под его знамя эту невидимую армию.
Лучше ошибиться в сторону излишней дерзости, чем в сторону излишней осторожности, потому что решительность и энергия могут заменить недостаток сил, тогда как медлить с целью их увеличения — значит идти навстречу провалу и бесславной гибели.
Несомненно, что в 1881–1883 годах Исполнительный комитет имел в своем распоряжении силы, достаточные, чтобы рискнуть на открытое нападение, которое при большой, пожалуй, беспощадной энергии могло бы парализовать центральное военное и гражданское управление, ошеломить правительство и дать вспыхнуть восстанию в столице. Запас горючего материала был очень велик.
Молодежь, студенчество, вся столичная интеллигенция были возбуждены до энтузиазма, до исступления и рвались к делу. Но терроризм дела им не давал.
«Без восстания что могли сделать взволнованные террором мирные обыватели-либералы?[132]
Что могла сделать доведенная до белого каления масса студенчества?
Террор и все вызванное им настроение было сильной бурей, но в закрытом пространстве. Волны поднимались высоко, но волнение не могло распространиться. Оно только исчерпывало, истощало нравственные силы интеллигенции…»
Вера Засулич, «Социал-демократ», № 1
Они ждали восстания, мечтали, упивались мыслью о нем.
Тысячи человек молодежи, мужчины и женщины, бросились бы в уличную борьбу с беззаветным восторгом и дали бы ей порыв, увлечение, пример, каких, быть может, не видало ни одно восстание в мире.
В Петербурге массы фабричных и заводских рабочих. Ими «Народная воля», по справедливому замечанию наших социал-демократов, мало занималась, посвящая им лишь весьма незначительную часть сил. Но как люди более развитые, как горожане и столичные жители, непосредственно сталкивавшиеся с полицией и с высшим городским начальством, они сочувствовали революции. Та небольшая доля пропаганды, которая производилась среди них, имела необыкновенный успех и оставила прочный след. Они читали газеты. Террористическая борьба, совершавшаяся на их глазах, волновала и возбуждала их. При некоторых усилиях легко было организовать среди них кадры, которые в минуту восстания могли бы поднять их и двинуть на улицы.
Столичная революция — застрельщик общего движения, как заговорщицкое восстание — застрельщик столичной революции.
Без немедленного отклика в провинции всякое движение в Петербурге неминуемо было бы задушено в несколько дней.
И у нас есть класс, способный мгновенно разнести революцию по разным концам России. Этот класс после крестьян сильнейший в государстве, и он пропитан глубоким и сознательным недовольством. Он имеет крепкие корни в почве, и его не нужно организовывать, потому что он организован самостоятельно и довольно тесно путем общественной службы и постоянного интеллектуального общения. Мне не нужно называть его. Этот класс известен в радикальском мире под кличкой «либералов», причем он предполагается однородным по убеждениям и отождествляется с чисто буржуазными либеральными партиями, какие нам известны за границей.
