Подозрения мистера Уичера, или Убийство на Роуд-Хилл - [84]

После выступлений свидетелей председательствующий несколько раз предлагал Констанс задавать вопросы, но она неизменно едва слышно заявляла, что таковых не имеется. Лицо ее было скрыто вуалью, взгляд на протяжении всех слушаний обращен вниз — поднимала она голову, только чтобы посмотреть на очередного свидетеля да ответить на вопрос председательствующего.

На трибуну поднялся Уичер. Давая показания, он демонстрировал собранные им вещественные доказательства, должно быть, приберегавшиеся для сегодняшнего дня, — две ночные рубашки, конфискованные им пять лет назад из комнаты Констанс, составленный ею перечень белья для стирки и, наконец, ордер на ее арест. («Вам следовало бы служить в полиции», — заявила леди Одли своему преследователю Роберту Одли. На что тот ответил: «Иногда мне кажется, что я мог бы стать недурным полицейским». — «Почему?» — «Потому что я умею терпеть».) Рассказ Уичера о проведенном им в 1860 году расследовании почти слово в слово совпал с тем, что он представил суду тогда же, пять лет назад. Он повторял его, словно заклинание, никак не выражая своих чувств по поводу того, как повернулось тогда дело. Ни мстительности не звучало в его словах, ни торжества, ни облегчения. Ладлоу решил дать Уичеру возможность со всей ясностью высказаться по поводу того, что местная полиция скрыла от него факт обнаружения в бойлере белья с засохшими пятнами крови.

— Вы слышали, что было найдено белье с пятнами крови? — спросил его судья.

— Нет, никто из полицейских не сообщал мне об этом, — ответил Уичер. — Этот факт стал известен мне только три месяца спустя, из газет.

Следующей свидетельницей стала Кэтрин Грим. Напряжение в зале сразу возросло. Она начала с того, что обратилась к суду с просьбой уважать тайну признаний, сделанных ей Констанс — как если бы это была исповедь ребенка матери: «Сначала она и пришла ко мне как дочь». Затем мисс Грим сообщила суду, что во время Страстной недели, пришедшейся в этом году на 9—16 апреля, преподобный Вагнер сказал ей, что Констанс призналась в совершенном ею убийстве и хочет сделать это признание публично. Мисс Грим поговорила с девушкой, не употребляя при этом слово «убийство». Она спросила, вполне ли та «отдает себе отчет» в последствиях такого рода признания. Констанс ответила утвердительно. На следующей неделе она рассказала мисс Грим, как все это было: она снесла спящего ребенка вниз, вышла из дома через окно в гостиной, воспользовалась бритвой, специально взятой «для этой цели» из ящика отцовского туалетного столика. Констанс сказала также, что «это» было совершено «не из антипатии к Сэвилу, но в качестве мести мачехе». Позднее она сообщила мисс Грим, что тайком вытащила, как и предполагал Уичер, ночную рубашку из корзины с бельем.

Но Ладлоу надо было еще установить, не оказывалось ли на девушку какого-либо давления, а потому он спросил у Кэтрин Грим, что, с ее точки зрения, могло побудить Констанс раскрыть эти дополнительные подробности убийства.

— По-моему, я спрашивала ее, не молил ли мальчик пощадить его, — сказала мисс Грим.

— А что предшествовало вашему разговору? — настаивал Ладлоу.

— Я все время пыталась внушить ей, какой это страшный грех в глазах Бога, и еще говорила о том, что она может в его глазах усугубить вину.

— Ну а когда она все рассказала, вы не пытались уговорить ее открыто во всем признаться?

— Нет, — твердо заявила мисс Грим. — Такого не было никогда.

Следующим на свидетельскую трибуну поднялся Вагнер. Сложив на груди руки, он обратился («плачущим», по определению «Сомерсет энд Уилтс джорнэл», тоном) к судье с просьбой разрешить ему зачитать заранее подготовленное краткое письменное заявление. Ладлоу ответил, что до завершения слушания показаний это невозможно. Тем не менее уже в самом начале допроса Вагнер заявил:

— Все, что сообщила мне мисс Констанс Кент, является тайной исповеди, и потому я вынужден отказаться от ответа на любые вопросы, предполагающие нарушение этой тайны.

Это прозвучало довольно вызывающе. Дело в том, что Римско-католическая церковь может полагать тайну исповеди священной, но англиканская церковь подчиняется законам государства. По залу пробежал недовольный ропот.

— Мистер Вагнер, — обратился к свидетелю Ладлоу, — вы принесли присягу. Вы поклялись перед лицом Бога говорить правду, только правду, и ничего, кроме правды.

— Мой долг перед Всевышним, — возразил Вагнер, — запрещает раскрывать сказанное на исповеди.

По залу снова пробежал ропот.

— Я могу позволить себе сообщить, — продолжал Вагнер, только то, что три-четыре недели назад Констанс попросила меня связаться с сэром Роджером Греем, в 1861 году сменившим Корнуолла Льюиса на посту министра внутренних дел, и сообщить ему, что убийство в доме на Роуд-Хилл совершила она, Констанс Кент.

Далее Вагнер подтвердил, что ни при каких обстоятельствах не подталкивал девушку к публичному признанию своей вины. По поводу тайны исповеди Ладлоу решил с ним не спорить, отложив это до суда.

Около шести вечера закончился допрос последнего свидетеля, и Ладлоу спросил Констанс, не желает ли она что-либо сказать. Девушка слегка покачала головой. Ладлоу объявил, что Констанс Кент будет предана суду, и она медленно поднялась со своего места. Уже через час ее повезли назад, в тюрьму.