Подозрения мистера Уичера, или Убийство на Роуд-Хилл - [54]

— Да, но, получив ответ, — возразил Эдлин, — не следует повторять вопрос, как это делается на перекрестном допросе.

— Я ставлю вопросы так, как это предписано правилами, и если не получаю ответов, вынужден повторять их.

— Но нельзя же это делать до бесконечности.

— Можете ли вы вспомнить, что говорила обвиняемая о своем покойном брате? — вновь обратился Кларк к Эмме.

— Вы все время повторяете один и тот же вопрос, — вмешался Эдлин, — и вам уже на него ответили: «нет». Так что довольно. — Адвокат фактически делал то же самое, в чем обвинял Кларка: использовал повтор для устрашения оппонента.

— Суд хочет, чтобы вы засвидетельствовали, что именно имело место, — перехватил у Кларка инициативу допроса Ладлоу. — Нас интересует любой разговор между вами и обвиняемой, реальный разговор, а не слухи. Мы действуем исключительно в рамках закона и права. Вероятно, вам не приходилось ранее бывать в суде, тем более по такому печальному поводу. Итак, мой вопрос: имели ли место какие-либо разговоры между вами и обвиняемой, касающиеся чувств, испытываемых ею к покойному?

— Насколько я помню, нет.

В ходе перекрестного допроса Эдлин всячески допытывался о визитах Уичера в Уорминстер.

— Один раз он заходил к нам в дом, другой — к мистеру Бейли, они с женой живут напротив. Заметив меня в саду, миссис Бейли помахала рукой — заходи, мол. Ну я пошла и увидела мистера Уичера. Это меня не удивило — миссис Бейли давно интересовалась этим делом, расспрашивала меня.

Эмма добавила, что Уичер показывал ей кусок нагрудной фланельки.

Эдлин построил допрос так, чтобы представить Уичера назойливым интриганом: дабы выудить у Эммы Моуди нужные ему показания, он якобы всячески ее преследовал, ставил ловушки, заманивал к соседям, показывал чью-то женскую одежду, заставлял копаться в памяти, выуживая подробности, бросающие тень на ее школьную подругу.

— Но ведь я не раз говорил вам, что меня интересует правда, и только правда, не так ли? — прервал его в какой-то момент Уичер, обращаясь непосредственно к Эмме. Таким образом он рассчитывал услышать от нее то, что нужно было ему.

— Ну, это само собой разумеется, — отмахнулся Эдлин.

— Я бы предпочел услышать это от обвиняемой (Эмма была не обвиняемой, а свидетельницей; оговорка Уичера лишний раз свидетельствует, насколько его выбили из колеи показания девушки).

Эмма признала, что Уичер велел ей говорить только правду.

Ладлоу в очередной раз спросил, не припоминает ли она каких-либо разговоров о Сэвиле, которые вела с ней Констанс. Ответ был прежним — «нет».

— Опять один и тот же вопрос, — заметил Эдлин.

— А сами-то вы не заговаривали об этом с обвиняемой? — спросил Ладлоу.

— Да, сэр. — Наконец-то Эмма сделала шаг, столь долгожданный для Уичера.

Но со стороны Эдлина последовал немедленный протест. Суд не должен задавать таких вопросов, заявил он, и вообще из соображений гуманности девушку следует отпустить.

Переговорив приватным образом с адвокатом, суд решил прекратить допрос Эммы Моуди.

Отвечая на вопросы, связанные со вскрытием тела покойного, Джошуа Парсонс, по сути, повторил то, что уже говорил на дознании. «Я хорошо знал несчастного мальчика», — добавил он. Доктор подтвердил, что в утро убийства собственными глазами видел на кровати Констанс вполне чистую ночную рубашку. Отвечая на вопрос Эдлина, он признал, что «возможно, ее носили неделю или около того» и что удар в грудь был нанесен Сэвилу с «очень большой силой». Относительно душевного здоровья Констанс вопросов не последовало.

Отвечая на вопросы Генри Кларка, другая одноклассница — Луиза Хэзерхилл, заявила, что, по словам Констанс, к детям от второго брака отца в семье относились с особой любовью, а Уильяма всячески третировали.

Сара Кокс говорила о пропавшей ночной рубашке: она вспомнила, как Констанс пришла к ней, когда она в понедельник, после убийства, раскладывала по корзинам белье в стирку; рассказала про переполох в доме, когда обнаружилось, что не хватает ночной рубашки. Однако же Кларку так и не удалось подтвердить версию Уичера, будто Констанс сама вытащила из корзины злосчастную рубашку, чтобы скрыть факт уничтожения другой, той, что была на ней в момент убийства.

Сама горничная ни в чем не подозревала Констанс и никакой неприязни к ней не испытывала.

— Разумеется, она была убита горем, как все, а так ничего особенного в поведении обвиняемой после гибели мальчика я не заметила, — заявила она. — И никогда не видела и не слышала от нее по адресу покойного ничего дурного, неродственного.

Последней для дачи показаний была вызвана миссис Олли. Ее тоже спрашивали о пропавшей ночной рубашке. За пять лет, что она стирает белье в доме Кентов, показала свидетельница, пропали только две вещи: «старая тряпка для вытирания пыли и старое полотенце».

Эдлин начал свое заключительное слово с призыва к суду немедленно освободить Констанс Кент.

— Против этой юной дамы нет ни малейшей улики… Было совершено гнусное убийство, но, боюсь, за ним может последовать убийство едва ли ни столь же гнусное — юридическое.

Поистине от Эдлина потребовалась немалая твердость, чтобы уподобить расследование убийства самому убийству.