Подожди до весны, Бандини - [32]

Неожиданно ему захотелось посмотреть на фотографию снова. Он спрятал свою макулатуру и открыл дверь в пустую комнату рядом с кухней, где хранился мамин чемодан. Дверь он запер изнутри. Хм, а зачем, интересно, он это сделал? Артуро откинул задвижку обратно. В комнате было как в леднике. Он подошел к окну, возле которого стоял чемодан. Затем вернулся и опять запер дверь. Смутно он чувствовал, что этого делать не следует, однако что с того: он что, не может посмотреть на фотографию своей матери без этого ощущения зла, его унижающего? Ну а предположим, это вообще не его мать на самом деле: так ведь раньше и было, поэтому какая разница?

Под слоями белья и занавесок, которые его мать берегла, пока «у нас не будет дома получше», под лентами и ползунками, которые когда-то носили они с братьями, он нашел фотографию. Ах ты ж! Он поднял ее к свету и уставился на чудо милого лица: вот мама, о которой он всегда мечтал, эта девочка, и двадцати еще нет, чьи глаза, он знал, походили на его. А не эта изможденная тетка на другой половине дома, с худым измученным лицом, длинными костлявыми руками. Знать бы ее тогда, помнить бы все с самого начала, впитать бы уют ее прекрасного чрева, жить бы, помня все с самого начала, однако ни черта он не помнил с того времени, она всегда была такой, как сейчас, изможденной, с этим томлением боли, с большими глазами кого-то другого, со ртом, что стал мягче, будто она много плакала. Пальцем он провел по контуру ее лица, целуя его, вздыхая и бормоча о прошлом, которого никогда не знал.

Когда он отложил фотографию в сторону, взгляд его упал в угол чемодана. Там лежала крохотная ювелирная шкатулочка из лилового бархата. Раньше он никогда ее не замечал. Находка удивила его, поскольку в чемодане он шарил неоднократно. Лиловая коробочка открылась, едва он нажал на пружинный замочек. Внутри, на шелковом ложе угнездилась черная камея на золотой цепочке. Выцветшая надпись на карточке, заткнутой в шелк, объяснила ему, что это такое. «Марии, замужем год сегодня. Свево».

Ум его работал очень быстро, пока он пихал себе в карман шкатулочку и запирал чемодан. Роза, веселого Рождества тебе. Подарочек. Купил тебе, Роза. Долго на него копил. Тебе, Роза. С Новым годом.

* * *

Он ждал Розу на следующее утро в восемь часов, стоял возле фонтанчика в вестибюле. Последний день занятий перед рождественскими каникулами. Он знал, что Роза всегда приходит в школу рано. Он же обычно едва успевал к последнему звонку, два последних перед школой квартала приходилось нестись сломя голову. Он знал наверняка, что монахини, проходившие мимо, разглядывали его с подозрением, несмотря на свои елейные улыбочки и пожелания веселого Рождества. В правом кармане пальтеца он чувствовал укромную важность своего подарка Розе.

К восьми пятнадцати начали подходить ученики: девчонки, разумеется, но Розы среди них не было. Он

следил за электрическими часами на стене. Восемь тридцать, а Розы по-прежнему нет. Он недовольно нахмурился: целых полчаса убил в этой школе, и ради чего? Ни за фиг собачий. Сестра Селия пронеслась вниз по лестнице из монастырских покоев, ее стеклянный глаз сверкал ярче живого. Увидев, как Артуро переминается с ноги на ногу – Артуро, который вечно опаздывал, – она взглянула на свои часы.

– Царица небесная! У меня что – часы остановились?

Она сверилась с электрическими на стене.

– Ты что, вчера вечером домой не ходил, Артуро?

– Ходил, конечно, сестра Селия.

– Ты хочешь сказать, что сегодня специально пришел на полчаса раньше?

– Я пришел учиться. По алгебре отстаю. Она недоверчиво улыбнулась:

– А завтра начинаются рождественские каникулы?

– Вот именно.

Однако он знал, что прозвучало неубедительно.

– Веселого Рождества тебе, Артуро.

– И вам того же, сестра Селия.

Без двадцати девять – Розы по-прежнему нет. Казалось, все на него таращатся, даже братья, которые вылупились так, будто он попал в чужую школу, вообще в чужой город.

– Ты глянь, кто тут!

– А ну вали отсюда, урод. – Он наклонился хлебнуть ледяной воды.

Без десяти девять огромная парадная дверь открылась. Вот она: в красной шляпке, верблюжьем пальтишке, боты на «молниях», а лицо ее, все ее тело высвечено холодным пламенем зимнего утра. Все ближе и ближе подходила она, руки заботливо обнимали большущую связку книг. Она кивала друзьям налево и направо, улыбка – словно мелодия в этом школьном вестибюле: Роза, президент Общества Девочек Святого Имени, всеобщая возлюбленная, все ближе и ближе в маленьких галошах, хлопающих на пятках от радости, словно они тоже в нее влюблены.

Он сжал шкатулку покрепче. Поток крови внезапно загромыхал у него в горле. Ее взгляд на мгновение жизнерадостно обмахнул его измученное восторженное лицо, мимолетно остановившись на полуоткрытом рте, на выпученных глазах, и он сглотнул свое возбуждение.

Он онемел.

– Роза… я… тут…

Взгляд ее миновал его. Хмурая складка обернулась улыбкой, когда какая-то одноклассница подбежала и увлекла ее в сторону. Они вошли в раздевалку, оживленно болтая. В груди у него все провалилось. Блин. Он склонился над фонтанчиком и глотнул холодной воды. Вот же блин. Он выплюнул воду от отвращения, весь рот свело холодом. Блин.