Поднявший меч - [7]

Как пали сильные мира сего!»

В первый момент Роз показалось ужасно несправедливым, что он обращается к ним. Ведь в их доме он нашел приют, она так гордилась мужем, да и собою. Но это ощущение было мимолетным, прошло сразу.

Она виновато осмотрела свою гостиную — дорогая мебель, посуда.

Потом она прочитала роман Гюго «Отверженные». Священник даже заповедь нарушил, неправду сказал, будто подарил свои подсвечники неизвестному бродяге Жану Вальжану, хотя тот их просто украл. А она знала Брауна, уважала его, полюбила, а ведь не пожертвовала ему свои бронзовые наследственные подсвечники. Не ему, на то Дело, которое и ей кажется благородным.

Там, в Канзасе, голодают, мерзнут, терпят лишения молодые люди, там его сыновья, а здесь живут совсем по-другому. Считают себя аболиционистами, но даже деньги собрать очень трудно. Считают себя христианами, но «за други своя» жизнь и не думают отдавать. Да и рубашки свои им — нам — ближе к телу.

Прослушав, Мэри Стирнс решила: продам коляску и лошадей, деньги — на борьбу против рабовладения. Какая же это автобиография — листовка, проповедь.

С того вечера прошло всего два с половиной года, а кажется, бесконечно много. Не зря старый Браун прощался с Плимут-Роками. Оказалось, что он заботился не об одном обмундировании, он отдал Делу все — кровь сыновей, свою жизнь, свою смерть.

Здание суда. Все знакомо, привычно, сколько раз сам Рассел сидел на месте судьи Паркера, в такой же мантии, с таким же молоточком в руках. Зал переполнен, плывет табачный дым. Многие стоят. Он едва нашел себе место.

Непривычны только носилки. Сейчас они пустые, на них лежит шляпа, а высокий изможденный человек — как он похудел с тех пор — говорит стоя:

— …если бы я выступил на стороне богатых, власть имущих, образованных… если бы я ради них претерпел страдания и им принес бы жертвы, то каждый здесь, в зале суда, считал бы, что меня следует за это наградить, а не наказывать…

Мерные глухие фразы падают так, словно это не импровизация, словно эти фразы уже столетие учили в школах, дети знают наизусть, фразы неопровержимые, как таблица умножения, как катехизис.

И он еще просил найти «умелого и преданного» защитника! Да разве лучшему адвокату в Соединенных Штатах посильны эти мысли, эти доказательства, эти слова? Какой адвокат за него мог бы сказать: «Если же сочтено необходимым, чтобы я лишился жизни во имя дела справедливости, чтобы моя кровь смешалась с кровью моих сыновей и с кровью миллионов рабов, чьи права попираются злыми, жестокими, несправедливыми законами, — если это сочтено, я повинуюсь, да будет так!»

Рассел добился разрешения на свидание и вернулся в гостиницу. Роз уже знала о приговоре, в маленьком городке вести разносятся быстро.

Тюрьма — старое двухэтажное здание, два входа, галерейка с колоннами. Окна большие.

Между тюрьмой и судом — улочка и еще один дом — караульное помещение.

Томас Рассел не намеренно, но очень внимательно отмечал про себя: где расположены часовые, сколько солдат, где входы, какие запоры… Потом, уже в камере, он обрадовался, увидев широкую печную трубу, — двое дюжих янки легко могут вытащить отсюда узника.

Когда они вошли, Браун лежал на койке. Привстал, увидев Роз: «Вам, сударыня, здесь не место». Это он не сурово, губы чуть дрогнули. Извинился и снова лег.

— Вы боялись, что обстоятельства вашего дела не станут известны миру без преданных вам защитников. Хоть мне и не пришлось стать вашим защитником, но слова ваши я записал и от себя кое-что прибавил, вот я вам прочту: «Джон Браун говорил великолепно, спокойным голосом, мягко, он завоевал всеобщее уважение своей храбростью и твердостью. Его самообладание было поразительно потому, что приговор в этот момент был неожиданным и речь совершенно не подготовлена». Надеюсь все это напечатать, как только вернусь в Бостон.

К похвалам Браун отнесся так же невозмутимо, как и к приговору. А вот что речь станет известна — это важно. Это самое важное.

— Что делают друзья на Севере?

— Сейчас все заняты только вами.

— Напрасно. Мне уже не надо ничего. Надо продолжать дело. Ну еще, если возможно, помочь моей несчастной семье. Три дня тому назад я написал им большое письмо, а сегодня вот приписал: «…я приговорен к смертной казни. Меня повесят второго декабря. Не горюйте обо мне. Я все равно очень бодр. Да благословит вас Бог, ваш всегда Д. Б.».

Тут уж Роз не сдержаться, поспешно отвернулась. Увидела сквозь слезы: в углу висит пальто, испачканное, окровавленное, изорванное штыками, пуговицы болтаются. Это у него, такого аккуратного. После его отъезда из их дома, она много раз говорила детям: «Учитесь у храброго капитана Брауна следить за своей одеждой, за обувью и мыть руки».

Слава богу, сейчас есть чем занять себя.

— Неужели вы можете это привести в порядок? — Браун вопросительно, обрадованно, когда она взяла пальто.

Капитан Эвис очень любезен, разрешил ей входить и выходить. У галереи полно народу. Подозвала одного:

— Вычистите, я заплачу.

Латала вычищенное пальто уже в камере. Хорошо, что все захватила с собой — иголки, нитки, наперсток. Заикнулась и о стирке — ведь белье тоже грязное, — но от этого Браун наотрез отказался. Как и тогда, при первом знакомстве, возражать ему, спорить с ним — невозможно.