Поднявший меч - [6]

В Канзасе Брауна тоже приговорили к смерти, но заочно. А сейчас он в тюрьме, за железными запорами. Надо спешить с побегом. Если бы в тюрьму попал он, Хиггинсон, или кто другой из единомышленников, Браун давно бы уже собирал людей, доставал оружие. Завтра на рассвете надо выезжать в Бостон, а оттуда — в Харперс-Ферри.

Мэри Браун и не пыталась спать. Остался месяц. Она так давно привыкла сдерживаться, что едва ли не разучилась плакать. Сейчас, когда совсем одна, можно. Двадцать шесть лет вместе. Родила тринадцать детей, семерых похоронила младенцами. Две недели тому назад погибли Оливер и Уотсон. «Пусть моя кровь сольется с кровью моих сыновей…»

Иногда она позволяла себе помечтать, как они с Джоном состарятся и будут нянчить внучат, вот ведь свекор дожил до восьмидесяти лет, а Джону шестидесяти еще нет, через полгода исполнится. Нет, не исполнится. Потому что «в пятницу, второго декабря…».

Уезжают. Дорога через узкое ущелье, горы нависают — коричневые, серые, зеленые, слева от котловины — одинокая светлая вершина со странным названием «Белое лицо».

Хиггинсон объясняет Мэри, как он собирается вызволять узника.

— Раньше я молилась только об одном: чтобы ему была дарована легкая смерть, чтобы пуля сразу убила его, чтобы он не попал в руки рабовладельцев. А теперь я даже не смею жаловаться, что произошло по-иному. Ведь ему выпала великая честь вслух сказать такие благородные слова о свободе. Я передам ему про побег, но ведь он все равно поступит по-своему.

— Миссис Браун, ваш муж должен жить не только для вас, для детей, он должен жить для свободы, для нашего дела, ведь он — главнокомандующий.

— Я все передам ему, но будет так, как он скажет. Он знает лучше. Только четверо моих детей остались в живых. Однако, если мне весь свой дом придется видеть в развалинах, я на одно хочу надеяться — это облегчит участь бедных рабов.

И опять надолго замолчала.

Ей был мил этот красивый человек, она знала о нем от мужа много хорошего. Он верный друг. Но сейчас она и с ним не могла говорить.

3

Судья Томас Рассел получил письмо от Джона Брауна из тюрьмы с просьбой найти защитника для него и его товарищей. И Рассел с женой поспешили в Чарлстон, где шел суд. Но успели они лишь к последнему дню процесса.

По дороге вспоминали, как Браун жил у них в апреле 1857 года. Рассел сочувствовал аболиционистам, но публично против рабовладения не выступал. Поэтому друзья решили дать убежище Брауну именно у него. Хотя Массачусетс и свободный штат, но рабовладельцы давно разыскивают старого капитана.

Их дом считался безопасным, однако Роз Рассел всю неделю сама открывала двери, не доверяла прислуге.

Браун резко отличался от тех людей, кого они знали, непривычно говорил — совсем не так, как окружающие их бостонские интеллигенты, смеялся беззвучно, однажды забаррикадировал дверь в свою комнату — ему показалось, что за ним пришли. «Живым я не дамся».

Тогда, в апреле пятьдесят седьмого года, с помощью Томаса он составил завещание.

Расселам было с ним нелегко. Не потому, что чужой человек жил в доме, — их щедростью пользовались широко. Томаса задели слова в письме из тюрьмы: «У меня здесь есть двадцать пять долларов и вещи, всего этого достаточно, чтобы хорошо заплатить Вам или кому-либо, кто возьмет на себя нашу защиту…» Что же делать, Браун такой, он у своего близкого друга Фредерика Дугласа соглашался жить только при условии, что будет платить ему по три доллара за неделю.

Расселам было нелегко потому, что считались они в своем кругу людьми передовыми, мужественными. Вот ведь сюда, на Юг, не побоялись приехать, когда многие уже бежали в Канаду. Но Браун тогда заставил их посмотреть на себя по-иному.

Однажды он вышел из комнаты и сказал, что хочет им прочитать отрывок из автобиографии. Они слушали втроем — в гостях была Мэри Стирнс. Слушали прощание с американскими святынями. Прощание или разрыв?

Так именно называлось: «Прощание старого Брауна с Плимут-Роками, с памятниками в Банкер-Хилле, с дубом Хартии, с Хижинами дяди Тома…»

Не очень грамотно, — Роз потом прочитала рукопись, — запятая после слова «хижина» и через два «ж»…

К чему уничижительное множественное число в заголовке? Ведь Банкер-Хилл — место одной из первых битв войны за независимость; Плимут-Рок — скала, к которой прибыли первые поселенцы; дуб Хартии — дуб в Хартфорде, в его дупле прятали от англичан «Хартию прав человека»… Все это и впрямь святыни, каждая по-своему — единственная. И они, Расселы и Стирнсы, их отцы и деды, друзья и знакомые с детства привыкли почитать святыни.

О себе Браун писал в третьем лице: «Он отправился в Канзас. С тех пор, как он вернулся оттуда, он пытался добыть снаряжение и обмундирование, он ведь должен вооружить, тщательно снарядить своих бойцов; и вот он покидает эти штаты с чувством глубокой горечи; исчерпав свои собственные малые средства, он, как и его семья, как и его храбрые бойцы, голодает, страдает от холода, все они раздеты, одни болеют, другие ранены в бою, их бросают в тюрьмы, заковывают в кандалы, к ним относятся очень жестоко, иные находят там гибель; месяцами они вынуждены валяться на земле в самых губительных, скверных местах; порою даже больные и раненые лишены какого бы то ни было крова; за ними охотятся, как за волками; их поддерживают разве что индейцы. И после всего этого, ради Дела, которому должен в равной степени служить каждый гражданин этой „славной республики“; Дела, за небрежение которым он, Джон Браун, отвечал бы перед богом; Дела, которое должно быть важно каждому мужчине, каждой женщине, каждому, кто принадлежит к роду человеческому; Дела, за участие в котором никому не платят жалованья, да никто и не рассчитывает на оплату, — ради этого Дела он, среди всего богатства, роскоши, излишеств у этого богом вознесенного народа, он не может собрать денег даже на обмундирование солдата.