Поднявший меч - [39]

Пять лет спустя эта мысль легла в основу письма Паркера в защиту Джона Брауна.

Паркер выступал с проповедями и речами, составлял листовки, обращенные прямо к неграм, укрывал бежавших у себя дома.

В Бостоне уже в октябре появились первые охотники за рабами. Два виргинца искали беглых рабов — мужа и жену; Элен Крафт, квартеронка, не была похожа на негритянку. Она бежала с Юга, переодевшись молодым джентльменом, а ее муж изображал черного слугу. Так они добрались до Бостона. Оба получили работу, и Уильям Крафт даже отправил выкуп за себя. Однако рабовладельцу мало было денег, он хотел вернуть раба. Его наемники попытались выманить Крафтов хитростью: сообщили, что привезли им письмо от матери, потом обратились в суд. Судья отказался рассматривать их иск.

Паркер обвенчал Элен и Уильяма, вручил им традиционный подарок — Библию и нетрадиционный — пистолеты. Молодожены уехали через Канаду в Англию. Паркер записал в дневник: «Я все же призывал к мягкости, к христианским чувствам, но прежде всего — к свободе… Мне приходится отправлять своих прихожан за свободой в ту страну, из которой наши предки некогда прибыли в поисках свободы сюда…»

В сопротивлении иногда участвовали и представители власти. Капитан полиции Бостона обратился с официальным заявлением к мэру: «За все это время, когда по приказу правительства США проходили аресты и суды над бежавшими, я ни разу не получал приказа, который считал бы несовместимым со своим представлением о долге офицера полиции, А сегодня я получил такой приказ: если я исполню его, то я стану соучастником позорного закона о беглых рабах.

Потому я отказываюсь от своей службы…»

Немолодая учительница, мать большой семьи Гарриет Бичер-Стоу получила письмо от своей невестки из Бостона: «…если бы я владела пером, как ты, я написала бы нечто такое, что заставило бы всю страну увидеть проклятие рабства!»

Гарриет ответила: «Пока я кормлю ребенка, я по ночам ничего не могу делать, но ручаюсь жизнью, что я напишу такую книгу. Что говорят у вас о рабском законе и о той позиции, которую заняли, кажется, чуть ли не все бостонские священники…

По-моему, это невероятно, потрясающе, кошмарно. Мне просто хочется уйти под воду, погрузиться в море ото всех этих мерзостных грехов… Я хотела бы, чтобы отец поехал в Бостон и прочел бы проповедь, осуждающую закон о беглых рабах».

Джон Браун писал жене: «Закон о беглых рабах, кажется, породит больше аболиционистов, чем все речи и лекции за многие годы… Я, разумеется, поднимаю дух моих друзей, советую им „верить богу и держать порох сухим“. Так я и заявил публично на собрании в честь Дня Благодарения».

Осенью 1850 года Браун читал газеты внимательней, чем когда-либо раньше. И прежде всего отчеты о прениях в конгрессе, радовался, когда противники рабства находили все новые убедительные, благородные доводы. Сенатор Джошуа Гиддингс говорил, что возвращение беглых рабов на Юг равносильно их убийству. Сенатор Вильям Сюард утверждал, что закон о беглых рабах — самая большая угроза Союзу Штатов.

Почти все ораторы призывали к миру. Но в речах все чаще звучали слова «отделение», «раскол», «война». Репортеры писали, что многие сенаторы и члены палаты представителей, даже приходя в конгресс, были вооружены пистолетами и ножами. Член палаты представителей от Северной Каролины заявил, что если северяне не поддержат закон о беглых рабах, то «прольется кровь и просто уже не останется в живых конгрессменов для кворума…».

Браун часто узнавал в речах свои мысли, свои ощущения. Он сердился, когда аргументы противников закона казались ему недостаточно убедительными или высказывались слишком осторожно, с оговорками. Читая речи представителей Юга или северян, готовых любой ценой достичь соглашения, с трудом сдерживал ярость.

Рабовладельцы наступали. Закон о беглых рабах пес удушье и на Север.

Вернулись мысли, и раньше настойчиво стучавшие: надо что-то делать.

Очередное известие из Бостона: схвачен негр Энтони Бернс, его должны отправить обратно на Юг. Погоня за Бернсом уже обошлась в сорок тысяч долларов, но рабовладельцы не жалеют денег, им важен прецедент: они хотят утвердить свои права на Севере. У здания бостонского суда идет настоящая битва, в ней участвуют литераторы, священники, в том числе и будущие помощники Брауна. Он совсем было собрался в Бостон — принять участие в этой битве за Бернса. Но тут обнаружилось, что можно действовать и здесь, в Спрингфилде.

Сырое зимнее утро. Браун проснулся мрачный. Накануне принесли неприятное письмо овцевода, у которого он брал шерсть в долг. Тот настаивал: немедленно оплатить, сроки давно прошли. А сын, Джон-младший, писал, что тоже хочет попытаться торговать шерстью, — должно быть, считает себя умней отца, старик прогорел, а он уж будет удачливей. Но более всего рассердило замечание сына: так, между прочим, он упомянул об одном из приятелей — тот, мол, обходится без Библии, ибо древние сказания не помогают в новых делах. Привел это как чуждое суждение, но никак не оценил, словно бы сам согласен с кощунственной дерзостью.

От этих писем, от воспоминаний о долгах, от мыслей о сыновьях, все более отдаляющихся, нарастало раздражение.