Поднять Россию с колен! - [30]

Но если однажды в Минске (Тбилиси, Киеве, Кишиневе…) появится правительство, которое именно так будет осознавать цель своего служения, то Минск (Сухуми, Тирасполь…) и станет пятым Римом.

Кстати, для того, чтобы быть «новым Римом», вовсе необязательно быть сверхдержавой и ведущим игроком геополитики. Когда Москва приняла на себя служение «Третьего Рима», она не была даже «региональной сверхдержавой». Польша, Литва, Крымское ханство были для нее смертельными угрозами (или уж по меньшей мере равными соперниками). В 1571 году крымский хан сжег «Третий Рим», Москву из которой третье-римский император — Иван Грозный — предпочел убежать до подхода врага… Сверхдержавами тогда были Испания, Португалия, Англия… Важно, чтобы государство считало себя защитником Православия. Будут еще такие государства или нет в истории нашей планеты — я не знаю.

И еще очень важно помнить, что лозунг «Москва — третий Рим» — это, вовсе не всплеск националистической гордыни. Во-первых, сама идея империи — антинационалистическая, ибо наднациональная. Москва ощутила себя империей для всех православных народов. Причем — временно, до освобождения Константинополя. Когда царь Алексей Михайлович и патриарх Никон мечтали о том, что после присоединения Украины они двинутся дальше на Константинополь, то речь шла о том, что столица будет перенесена из Москвы в Константинополь. И именно поэтому патриарх Никон начал реформу богослужения, подлаживаясь под греков.

Удивительная идея! Если бы англичане планировали завоевать какой-нибудь народ, они бы при этом предполагали, что свою школу, свою Церковь и культуру навяжут этому покоренному народу. А вот русский империализм совершенно особый: мы должны подладиться под тех, кого завоюем, чтобы им проще было с нами сослужить.

Эта черта русского империализма, кстати, очень хорошо видна на топографической карте Российской Империи. Европейцы, придя в Новый Свет, несли с собой свою топонимику. Всюду новые Йорки и новые Орлеаны. А у нас даже имя нашей столицы — Москва — своим откровенно финно-угорским паспортом напоминает о том, что русские здесь пришельцы (по известной формуле: коренное население — это предпоследний завоеватель).

Чему научились Церковь в ушедшем веке?

Когда послушаешь приходские проповеди и пересуды на тему «Уроки ХХ века», почитаешь о том же материалы наших газет — становится печально. «Ничего не забыли и ничему не научились»… Вместо осмысления наших вполне реальных церковных болезней — призывы к покаянию в грехах далеких предков. Вместо поиска болезней в нас самих и в нашей истории — поиски врагов вовне.

Даже вопрос об «уроках» не ставится. Или вам знакомы публикации в официальной церковной прессе с таким вопросом? Есть страшные слова у пророка Исайи. Господь ему говорит: «Во что вас бить еще, продолжающие свое упорство?» (Ис. 1:5).

Действительно, небывалые гонения обрушились на нашу Церковь в ХХ веке. Самое горькое и вроде бы самое действенное лекарство Господь дал нам. И что же?…

В славянском языке слово «наказание» происходит от слова наказ (урок, вразумление). Более страшного урока, чем в ХХ веке, Православная Церковь не получала никогда. Это означает, что гонения — это не приступ сатанинской ярости, но обжигающий огнь Божественной любви, Божественного неравнодушия к нам, к судьбам нашего народа и нашей Церкви. Если Господь избрал средство столь радикальное (таких гонений не было даже в Римской империи), значит, и мера наших болячек, нашей духовной тупости в дореволюционные годы была такова, что эти болезни не могли бы излечиться средствами менее радикальными, нежели прижигание. А теперь подумайте: какие болячки в нашей церковной жизни были сто лет назад, но Господь при коснулся к ним каленым железом гонений, и сейчас они исчез ли… Если сможете ответить на этот вопрос — то это и будет ответом на вопрос о том, «чему мы научились».

Не благодарны ли мы в глубине души большевикам за то, что они загнали нас в «гетто», где теперь стало довольно-таки безопасно и уютно и где мы можем спокойно решать наши частные дела? Большевики выстроили ограду вокруг Церкви — чтобы она не влияла на подрастающие поколения строителей коммунизма. Теперь мы сами эту ограду реставрируем. В церковной среде распространено убеждение, что служение Богу — это только богослужение, что церковная жизнь тождественна жизни литургической. Нередко священник, который пробует выйти к людям за храмовую ограду, идет в школу, университет, в газеты, в больницы, начинает восприниматься как «обновленец» и «протестант».

Некоторые из предреволюционных болячек действительно исчезли. Скажем, сейчас нет такой бумажной канители, когда каждую проповедь надо было согласовывать в двух экземплярах заранее у благочинного. С Церкви сняты полицейские функции: выискивать сектантов, разбираться в причинах развода, устанавливать вину: кто изменил первым и т. п.

Эта консисторская обыденность ушла, но то, что пришло на смену, тоже не всегда вызывает восторг. Например — кошмарный обвал уровня богословской культуры и образования даже в духовенстве и монашестве…

Но это частности, конечно. Более серьезно то, что сегодня со страниц церковной и наипаче околоцерковной печати нередко раздаются призывы «принять меры» против каких-то человеческих действий или убеждений, расходящихся с православным верованием. Но если человек, только что сам вышедший из тюрьмы, требует посадить всех остальных, это означает, что заключение он пережил не по-христиански. Страдание не обострило его совесть.