Поднимаясь колёсами на гору Фудзи. Сборник рассказов - [2]

Или случайно ты превращен в таракана, и нужно как-то войти в контакт с человеком, это естественно. Он пьет чай, а ты выходишь из своей щели. И как дать знать ему о своей разумности? Делать знаки лапками и усиками? Передвигаться по замысловатой траектории, рисуя треугольник или букву алфавита? Или выйти каким-либо забавным способом, чтобы задержать внимание? Главное, что всё почти безнадежно, потому что раздавит, и наверняка быстрее, чем успеет вглядеться.

И всё.

В доме с балконом

В доме обрушился балкон. Обрушился при отягчающих обстоятельствах. Там в квартире на четвертом этаже как раз играли свадьбу в тот вечер. В разгар торжества невеста вышла на балкон подышать воздухом, и балкон обрушился. Сбежавшиеся к окну гости увидели только белую фату невесты, которая зацепилась за ветку растущего под балконом дерева и там на ветру развевалась. И все.

А у невесты, как потом выяснилось, было всегда какое-то предчувствие относительно этого балкона. Она избегала на него выходить, когда бывала в гостях у своего жениха. И даже прямо отказывалась, когда жених пытался под разными предлогами завлечь ее туда, чтобы уединиться.

Этот жених, между прочим, и сам по себе любил выходить на балкон, смотрел оттуда вниз, навалившись большим своим животом на перила. А то еще приседал и подпрыгивал, делая по утрам гимнастику на свежем воздухе, и высоты совсем не боялся.

Жениха звали Арнольд и весил он килограммов за девяносто. И вот, балкон обрушился не под ним, этим Арнольдом, когда он со всем своим весом прыгал там и махал руками, а под нею – воздушным созданием, почти невесомым. В этом видели какой-то перст судьбы, знак предопределенности событий, в чем даже и утешение какое-то было для скорбящих родственников – тут им и бывшие предчувствия невесты вспоминались относительно этого балкона, и фата ее вставала перед глазами – та, которая необъяснимым, в общем-то, образом зацепилась за ветку, бывшую совсем в стороне от пути падения.

И жених Арнольд вздыхал, конечно, но, примирившись с судьбой, утешился и женился второй раз, почти не откладывая.

Свадьбу играли в той же квартире. В разгар торжества один из пьяных гостей решил выйти на балкон подышать воздухом, забыв, что балкона нет. Уже открыв дверь и сделав шаг вперед, он заметил, что нет ничего под ногой. Хмель сошел с него, и включились скрытые механизмы рефлексов. Уже падая, он прыгнул, оттолкнувшись от края, и успел ухватиться за что-то, оставшееся от балкона, тут же сорвался опять, но каким-то образом там оказалась водосточная труба, которую он ухватил уже обеими руками. Труба отошла от стены, надломилась и гость вместе с обломком полетел на ветки стоявшего внизу дерева, где все еще развевалась по ветру белая фата, необъяснимым образом державшаяся там больше месяца, и никто ее не мог снять, как ни пытался, а может, рука не поднималась.

Сбежавшиеся к окну увидели только ту самую фату на ветке, белевшую в темноте, потому что был уже вечер. Они стали заглядывать вниз из окна, а в это время упавший с четвертого этажа гость, который только веток наломал, падая, а себе ничего не повредил, поднялся по лестнице и позвонил в дверь, как ни в чем ни бывало.

Все стали пить за него, как за героя дня, позабыв про жениха и невесту. А жених Арнольд подошел к окну и вздохнул, думая о событиях, которые происходят, и о том, как по-разному поворачивается судьба к разным людям. Он посмотрел вниз, на фату, белевшую в темноте. В это время как-то особенно сильно подул ветер. Вверху завыло, застучало жестью по крыше, открытая дверь балкона хлопнула, а фата, которая больше месяца держалась на своей ветке, вдруг снялась с места и улетела, растаяв в темном воздухе.

И с тех пор больше ничего не происходило в доме с балконом.

Автобус

Утро? Ночь? Какой-то пустой, безвременный час, один из одинаковых – шестой, или седьмой, или восьмой… Небо – грязная муть, и свет фонарей как слякоть.

Дождь? Снег? Машины проносятся, из-под колес летят брызги, их подхватывает ветер, люди на остановке отодвигаются, а потом опять теснятся у кромки.

– Холодно, – сказал Шмаков. Сказал вслух, чтобы услышать звук своего голоса. Но голос был чужим и далеким. как эхо.

– Холодно, – повторил Шмаков, отворачивая лицо от ветра, хотя холодно было не от ветра, не от погоды. Это изнутри шел холод – такая вот зябкость, которая бывает после бессонной ночи.

Подошел автобус.

Шмаков тискался в толпе, стараясь угадать ближе к дверям. Угадал. Какая-то женщина, в белой шубке и белой разлохмаченной шапке стояла на подножке одной ногой в воздухе.

Выходившие толкали ее, и она каждый раз отшатывалась, словно в испуге, и громко хохотала, заливалась смехом: «Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!» Ее оттеснили, и она, неловко взмахнув рукой, соскользнула вниз – в грязь и слякоть, и тянулась еще, тянулась оттуда к поручню, и смеялась, смеялась… На мгновение ее лицо оказалось совсем близко – мокрое, с неровным лиловым – в ртутном электрическом свете – румянцем, светлые волосы выбивались слипшимися прядями, а накрашенные губы казались почти черными, как с запекшейся кровью.

Шмаков пробирался вперед. Мокрые, неуклюжие тела напирали, давили со всех сторон. Где-то в глубине площадки Шмакова прижало к стенке. Он закрыл глаза. Там бурая мгла вспухала причудливыми пятнами. он открыл глаза. Перед ним, странно одинаковые, стояли люди, все мужчины, без шапок – мокрые, словно из воды вынутые, головы с облипшими волосами, с черными, обвислыми корешками усов. Глаза были закрыты, а лица хранили одно, общее для всех выражение, застынув в каком-то ином – не сон, не смерть – сомнамбулическом состоянии. Автобус затормозил, головы дернулись, как будто крупные, неизвестной породы клубни перекатились в кузове грузовика. Кто-то сбоку протискивался к выходу.