Поднебесный гром - [74]

Рука инстинктивно потянула на себя рычаг оборотов двигателя. Он выпустил тормозные щитки и перевел машину на снижение. Только после этого он нашел время взглянуть на приборную доску, но ничего не увидел. Приборную доску лихорадило, и все стрелки метались как сумасшедшие. Ничего нельзя было разобрать.

Струев попытался сообщить на землю о случившемся, но едва открыл рот, чтобы сказать, как задохнулся от сильного напора кислорода. С трудом, напрягаясь всей грудью, ему удалось выдавить единственное слово:

— Сорвало…

— Что? Что сорвало?! Кто передал? — донеслось до него.

— Фо… о… нарь…

Дальше отвечать не хватало сил. Скорее, скорее вниз!

Холод пробирал насквозь. Незащищенная, открытая всем ветрам кабина походила на аэродинамическую трубу, через которую пропускали под большим давлением воздух. От сквозняка некуда было деться.

«Не хватало еще замерзнуть. Превратиться в сосульку… Вот тебе и в рубашке родился…»

Он почувствовал, что леденеет не только тело, но и все внутри. Сердце подкатилось куда-то к горлу и мешало дышать. А по щекам, несмотря на адский холод, скатывались мелкие струйки пота.

Сколько минут так продолжалось, Струев не знал, он потерял ощущение времени и действовал скорей машинально, чем осознанно.

Постепенно с груди спадали удушающие обручи, дышать стало свободней.

Ух! Теперь-то хоть можно объяснить земле, что все-таки у него произошло.

— У меня сорвало фонарь… Иду на посадку… Обеспечьте немедленно.

— Поняли вас, аэродром к приему готов.

От холода у Струева леденели руки и ноги, перехватывало дыхание — хоть прыгай из машины! А до аэродрома еще почти восемьдесят километров. Минуты тянулись мучительно, но приходилось тащиться на самой маленькой скорости, чтобы завихрения воздуха были не так значительны.

Вот наконец аэродром. Онемевшей рукой Струев с трудом выпустил шасси, затем посадочные закрылки. Когда машина, плюхнувшись на бетон, покатилась, он торопливо стянул кожаные перчатки и стал ожесточенно тереть руки.

— Тормози, выкатишься! — подсказали со стартового командного пункта.

«Ах да, еще тормозить…» — Струев так хватанул рычаг, что самолет клюнул на нос — и запахло горелой резиной.

На стоянке его уже дожидались люди, и посыпались обычные в таких случаях, когда все обошлось благополучно, шуточки:

— Без фонаря обзор, наверно, лучше?

— И не жарко, а мы тут паримся.

День действительно был теплый, но Струев не ощущал этого. Выскочив из кабины, откуда, как из холодильника, клубился еще морозный пар, он припустился бегом вокруг самолета. Странно было видеть его, такого неуклюжего, в высотном скафандре и в кожаной куртке, в круглом, как белый шар, гермошлеме, прыгающим, приседающим на корточки, размахивающим руками. Наконец он остановился, и его окружили. Расталкивая всех, к Струеву протиснулся Игнатьич.

— Как, сработал ВКК? — деловито осведомился старый кислородчик.

— Сработал.

— Выходит, пригодился костюмчик-то высотный?

— Еще как пригодился! Этот удав, можно сказать, жизнь мне спас.

— То-то! — самодовольно протянул Игнатьич. — А вы все недовольны. Дескать, обуза…

29

И снова пришла весна. В этот год она была ранняя, шумная, и, хотя снегу накопилось немного, он двинулся как-то разом, забурлил талой водой по оврагам, наполнил воздух бодрящей свежестью.

— Садись, подброшу до дому, — предложил Суматохин, распахивая дверцу своей «Волги».

— Спасибо, но я лучше пешочком. Давно не ходил…

— Смотри, дело хозяйское…

Аргунов шел знакомой дорогой — через городской парк, — и на душе у него было радостно. Радостно оттого, что прожит еще один рабочий день, и прожит он честно, что ничего, слава богу, в этот день не случилось плохого, а, наоборот, хорошее. И хорошее это было в том, что с самого утра позвонил Володя Денисюк.

— Андрей Николаевич, я слышал, Волчок из больницы вернулся?!

— Уже дома.

— И как у него со здоровьем?

— Вроде бы ничего.

— Уговорите его к нам на работу. У нас в аэропорту хорошие ребята подобрались.

— Спасибо, Володя. Обязательно переговорю с ним. А ты молодец, старых друзей не забываешь.

«Зайду на минуту домой — и к Валерке, — решил Андрей. — Только пойдет ли он в аэропорт? Опять ведь самолеты…»

Под ногами хлюпало, ботинки скоро намокли, и знобящая сырость подползла к ногам, но даже это не могло разрушить хорошего настроения. «Приду домой, и меня встретит Виталька. Улыбнется своим беззубым ртом, распустит пузыри… А какая забавная родинка у него на шее! Точь-в-точь, как у Ларисы…»

Огорчало Андрея только то, что в последнее время к ним в дом зачастила мать Ларисы — Надежда Павловна. Сменив гнев на милость, она так рьяно стала опекать дочь и внука, а заодно и зятя, что Аргунов забеспокоился. Каждый раз, приходя с работы, он заставал в доме какие-нибудь перемены. Сначала исчезло пианино.

— Мы его продали! — гордо заявила Надежда Павловна. — Зачем в квартире пианино, если на нем никто не играет?

Через неделю вместо пианино появился цветной телевизор.

— Лорочка и так нигде не бывает. Пусть посмотрит на красивую жизнь хоть по телевизору…

Правда, чаще не Лариса, а сама Надежда Павловна смотрела на эту «красивую жизнь». Досматривалась до того, что боялась поздно возвращаться домой и оставалась на ночь. Тогда Ольге приходилось спать на раскладушке.