Подмены - [39]

– И куда же ты жену дел, если к себе зовёшь? – созрев для нормальной беседы, поинтересовалась Вера, парируя идиотский пассаж про воздушного врага.

– Отделил, – буркнул Додик, – отправил к матери в Аштарак. И детей с ней.

– Как же так? – не поняла она. – Почему туда, а не в Москве оставил? Они же там пропадут, в этой вашей армянской глуши.

– Это они тут пропадут, – не согласился Бабасян. – Глушь – это когда есть всё, чего надо. А нормальная жизнь – это где мать, друзья детства и воздух. И соблазнов нет.

– Ну а если бы жена русской была? – озадачилась Верочка, уже примеряя ситуацию на себя. – Тоже к матери б выгнал?

– Русской дал бы денег и забыл. А нашу нельзя, не положено. Грех большой. И помогать буду до конца жизни. Как отец по убеждению и коммунист по вере.

– А когда меня выселишь, тоже грех будет или как? – допытывалась Вера Андреевна, немного нервничая и всё ещё переваривая нутром слова Давида. – И что с пропиской? Или это для вас для всех – так, эскимо на палочке, облизнул и выбросил?

– Для кого это – для всех? – не понял разом насторожившийся Додик. – Для каких ещё таких всех?

– Ну для ваших, для каких ещё, – не растерявшись и даже с некоторым вызовом попробовала отбиться Верочка. – Для армян, к примеру, и вообще, для любых кавказцев с горных территорий.

После короткой паузы Бабасян, решивший всё же не трогать эту определённо невыигрышную тему, вернулся к главной:

– Ты, Вера, по нашей крови хоть не армянка, но зато по своей – дворянского племени. Так что то на то получается. И поэтому – тоже грех. И значит, беру тебя тоже дó смерти, на пожизненное, не дай бог.

– А у армян князья есть? – улыбнулась Грузинова, слегка успокоившись. – Или же одни торговые работники?

– У нас на три армянина два князя, не меньше, – горделиво развёл руками Додик. – Я и сам князь, только, мамой клянусь, забыл, какого древнего рода. У нас там сильно всё напутано, каждый не хочет уступать своего, и часто выходит нехорошая накладка. Бывает, что и с кровью. Думаешь, чего я оттуда отвалил? Там бы меня при этой моей несговорчивости уже давно бы грохнули. Но только и памятник выстроили б такой, что будьте любезны, с чистого гранита без прожил. Да крышу бы навели ещё, чтоб не мок. – И финально вздохнул: – У вас проще всё, хоть и не так красиво.

– Чего ж долго собирался-то? – не сдержалась она, ещё не понимая, где у спутника её будущей жизни начинается серьёзное и в каком месте заканчивается шутейная часть. В последние дни будто чувствовала, что случится нечто подобное, но тотчас ответить по-любому была не готова. – У меня сын, ты ведь знаешь. – Она тянула время, испытывая Додика на прочность. – А у сына отец.

– А у меня мильон, – хмыкнул в ответ Бабасян, – и не один. И ты это знаешь. А если не знаешь, так другая знать будет. Только я хочу, чтобы ты была, Верочка, а не эта другая. Сама же знаешь, что только тебя и желаю непрерывно, а все, какие есть и были до тебя, – так те, обрывочно, без последствий для чувства, даже на коротенькую историйку не тянули – чисто на пустой анекдот. – Он взял её ладонь и приложил к сердцу. – Слышишь? – И пояснил наставительно: – Это значит, ты сделана для меня – спецзаказ. А Моисей твой перебьётся, он уж, наверно, на шестом десятке, для чего он тебе? И сын, считай, вырос уже – студент, отрезанный ломоть. При чём он вообще?

– А он у меня скоро возьмёт да женится, – продолжала тем не менее торговаться Верочка, – дети пойдут, куда они без добавочной заботы?

– Да не беспокойся ты. – Додик махнул рукой в никуда, скорее всего имея в виду бесконечность. – Отделятся на своё жильё, а мы поможем. Ты давай про главное решай, а не про это несерьёзное.

Вера помолчала. Кабы устранить с пути десяток факторов неодинакового калибра, то перспектива была бы интересной. Внутренне она всегда того хотела, однако верила в приоткрывшуюся возможность не до конца, не рассматривала всё ж таки как вероятную. Зато довольно продолжительное время подпитывала себя тем, что в теории вполне реально могла противопоставить авторитетному мужу Моисею мужчину рангом не хуже, к тому же с приятным капиталом. Хотя и не обременённого научными степенями и без геройского гвардейского прошлого. Именно в этот решающий момент она прикидывала, как вернётся сегодня домой и уже вполне отстранённым глазом обследует коммунальное помещение родной ей некогда Каляевки. И с каким обновлённым чувством глянет на собственного мужа, зайдя в их совмещённый спальный кабинет. И как он обернётся к ней, оторвав лысеющую башку от этого своего нескончаемого задачника по теоретической механике, над которым корпит вроде бы третий год подряд, сочиняя для студентов новые сказки про механику и механиков. И как он спросит у неё про «как дела», но, не слушая ответа, уже отвернётся к раскиданным по всему столу бумагам и возлюбленной своей логарифмической линейке – вжик-вжик, мать-перемать, – с какой не расстаётся даже в уборной, всё высматривая да выискивая на ней всякую бессмысленную мелкоту. Как-то даже поинтересовалась, для чего, мол, так гнобить глаза свои и себя же целиком, если есть уже тыща таких же задачников да учебников по этому скучному делу. Она же училась, помнит. Ну будет ещё один, и чего? Деньги – смешные, а толку – как дохлому кабану от Шуберта. Он выслушал её тогда и сказал: