– Тогда все, – Он поднялся. – Рад, что вы оказались догадливы и… покладисты.
Руку он не протянул, как и при входе. К тому же, Кашин не был уверен, что пожмет ее. Типы с такими манерами очень серьезно относились к всяким формальным жестам, непожатая рука была бы для него отличной местью за распечатку, и пожалуй, за манеры. Потом Кашин нажал на кнопку селектора.
– Если этот… Бутузов ушел, подгребайте все ко мне, продолжим, – сказал он.
Едва Веригина вошла, опередив Шляхтича и Стекольникова, Кашин спросил:
– Ты хорошо сделала копию?
Веригина усмехнулась, пожала плечами, села на свое место.
– А чего тут хитрить? Значки и все… загогулины, как сказал Шляхтич, мы повторили знак в знак. Распечатка сделана на матричном «Хюндае» с широкой кареткой. Достать его и набить текст – не проблема. Бумага наша, для непрерывной подачи. Смятины я сама сделала, грязь от картошки принесла из овощного, она, правда, не вполне такая же, как у Василисы, похуже, та все же – хозяйка… Но все-равно не догадаются.
– Откуда он? – спросил Стекольников.
– Аллах его знает, – ответил вместо Кашина Шляхтич. – Я таких типов тысячи раз видел, больше всего они боятся свое настоящее место службы назвать.
И достал из своей папочки настоящую, а не фальсифицированную распечатку, полученную на охотничьем кордоне «Белорыбица», протянул Кашину. Действительно, ее трудно было отличить от той, что он передал Бутузову.
– Какую степень секретности мы на эту распечатку навели?
– Совсекретно. Не ДСП же на нее вешать? – отозвался Шляхтич.
Кашин кивнул, сложил листки «гармошкой», как они и должны быть, сунул в папку. Протянул ее Веригиной.
– Держи, если нет никаких других идей по ведению дела, то давайте его дооформлять и передавать в архив.
– В архив? – удивилась она. – Вот так… Сразу?
– Думаю, мы ничего больше не придумаем по этому делу. Пока опять где-то что-нибудь не взорвется.
– Печально.
– Хуже не придумаешь, – Кашин попробовал улыбнуться. – На то и «Темные папки», чтобы ничем, собственно, не кончаться.
– Плохо у нас получилось, – произнес вдруг Шляхтич. – А вдруг еще что-нибудь?.. Через пять-семь лет? Или через десять?
Кашин посмотрел на него, нахмурился. Но выговаривать не стал. Поднялся, подошел к окну, посмотрел на внутренний дворик их особнячка. Три машины, две из них служебные, пух тополиный летит, как ненастоящий снег, какие-то люди из охраны… Все вместе это называлось жизнью.
– Рыжов вчера умер, – проговорил он, наконец. – В больнице для старых большевиков. Думали инфаркт, а оказалось прободение желудка. Не врачи, а коновалы…
В комнате стало так тихо, что даже за плотно закрытыми дверями со звукопоглощающей оббивкой, стали слышны трели телефона.
– Он сделал, что мог, – сказал Стекольников.
– И даже больше, – Кашин посмотрел на него. – Куда больше, чем мы.
– Хочешь, я поеду на похороны вместо тебя? – предложила Веригина.
– Нет, это мой долг. Я с ним за время тех разговоров как-то… сдружился, что ли? Сам поеду… Да, подготовь от моего имение ему благодарность как консультанту по этому делу. Я пробью через начальство.
– Посмертно? – удивился Шляхтич. – Странно это – благодарность посмертно.
– Так уж вышло, – Кашин, наконец, повернулся к ним. Поднял голову.
Они следила за ним, кажется, с тайным сочувствием.
– Ты только не считай, что все безнадежно, – неожиданно проговорил Шляхтич. Черт бы побрал его со всей эмпатией вкупе.
– Я давно так считаю. – Кашин вздохнул. – И так же как с Рыжовым… – он посмотрел на них, они смотрели на него, – ничего тут не поделаешь. – Подумал и добавил: – Что бы мы о себе не воображали.
