Подлодка «Комсомолец» - [11]

– Под давлением газ проникает сразу в кровь, смерть может наступить мгновенно, быстрее, чем от хлора, например, – пояснила она.

– Лодка опускалась на грунт. По причине неисправности механизма отделения всплывкамеры от лодки, ее не удалось задействовать сразу. Люди согнули ключи в дугу, но не могли освободиться… Лишь когда лодка подошла к отметке полтора километра, она вдруг сорвалась и полетела наверх. На поверхности лючные защелки сорвало, мичмана Черникова выстрелило вверх разницей давления, ударом о край люка ему раздробило череп. Потом плавкамера стала тонуть, ее захлестнуло волнами. – Евтухов вздохнул. Помешал ложечкой остывший чай, о котором совершенно забыл. – Люди боролись за жизнь в ледяной воде. Лишь через сорок минут к ним подошла плавбаза «Алексей Хлобыстов», а позже крейсер «Киров». Им оказали возможную помощь от переохлаждения, но они продолжали умирать. Как все подводники, просили перед смертью покурить… – Он помолчал. – Думаю, она так и останется на дне. При подъеме ее корпус может переломиться. А если не переломится, то транспортировать ее по Норвежскому, Баренцову и Белому морю, скорее всего, невозможно. Она создаст чрезмерный радиационный фон. Правды о том, что там произошло, мы не узнаем еще и потому, что вся лодка, как я думаю, превратилась в спекшуюся, сплавившуюся воедино болванку.

– Вы считаете, это обычная авария? – ровным голосом спросил Колупаев.

– Нет, я не считаю, что это обычный пожар. Я не считаю, что моряки допустили хоть какую-то ошибку и действовали неправильно. Я не считаю, что лодки должны тонуть, выгорев изнутри, будто груженые хлопком… Но осознать, что произошло, как я уже признался, мы не сможем.

Марево за окном стало чуть-чуть гуще. Кашин поднялся, протянул Евтухову руку.

– Спасибо. Вот только… Почему вы сказали про хлопок?

– Самые страшные пожары на флоте происходят с танкерами и с груженными хлопком сухогрузами. И то, и другое мы практически не научились гасить. Нефть – потому, что она… нефть. А хлопок, даже прессованный, содержит слишком много кислорода, даже пенно-фреоновые системы пожаротушения с ним не справляются. Он продолжает тлеть, пока не выгорит весь, разумеется, с кораблем вместе. И очень редко удается его выгрузить и выбросить за борт.

– А если затопить тот участок, где он горит? – спросил Патркацишвили.

Евтухов чуть усмехнулся.

– Тогда он разбухает, создает довольно плотную защиту от воды, а внутри продолжает тлеть. Вода при этом кипит в трюме, как в чайнике.

# 5. Североморск. 5 июня.

Город, который одним не слишком умным журналистом был как-то назван северным Севастополем, раскинулся перед Кашиным и Веригиной. На Севастополь он не был похож совершенно – другие дома и люди, другой климат и ландшафт, другое небо и море. А вытянутая почти строго с севера на юг узкая, всего в несколько километров долина, залитая водой, похожая на фиорд, никак не напоминала кружево Севастопольских бухт. Подводные лодки, и породистые, океанического плаванья корабли даже на взгляд Кашина отличались от каких-то не очень грозных южных кораблей. Впрочем, возможно, он ошибался, и на него производило впечатление именно обилие субмарин.

Вторую половину предыдущего дня он с Веригиной просидел в отделе кадров, перебирая личные дела капитана подлодки «Комсомолец» Евгения Вагина, вахтенного капитан-лейтенанта Верезгова и инженер-механика Юдина, того самого, который отдал приказ использовать дыхательные аппараты во всплывкамере, но не успел ими воспользоваться для своего спасения. Все они жили в этом городе, как и некоторые другие офицеры погибшего корабля, вместе с семьями, хотя теперь некоторые семьи отсюда уехали, чтобы не видеть лиц, не слышать соболезнований.

Личные дела были обычные, изложенные сухим, канцелярским языком, нетолстые. Такие папочки Кашин привык пролистывать за несколько минут, впитывая в себя данные по каждому из людей. Теперь же он перебирал их еще раз, потому что не знал, что делать дальше. С этого утра около него то и дело стал появляться некий человек в штатском, к которому все обращались, как к капитану 1-го ранга. Человек этот был чем-то похож на актера Леонова, вот только разговаривал жестко, не по-актерски.

Кашин понимал, что ему придется поговорить с этим каперангом, но еще не мог придумать, как заставить того быть менее официальным. Ира Веригина понимала ситуацию не хуже Кашина, но уже не могла читать личные дела, не хотела и не собиралась, судя по всему, брать на себя инициативу. Она просто сидела, поглядывала на город, на горы, на облака, низко нависшие над бухтой, и постукивала чистым пальцем со срезанным по-медицински под корень ногтем по столешнице. У нее это было признаком нетерпения. Наконец, Кашин не выдержал.

– Ира, пожалуйста, пожалей мои нервы, если уж своих не жаль.

– Мы просмотрели все, командир. Тут мы ничего не найдем.

– А где найдем?

– Если у кого-то из этих ребят, – Веригина кивнула на стопку личных дел, – и было в жизни что-то необычное, то это можно выяснить только разговоривая с теми, кто их хорошо знал.

Дверь в кабинетик, который им выделили для работы, открылась. Появился пресловутый каперанг в штатском, быстро посмотрел на Кашина, тут же уставился в пол, и проговорил, четко произнося каждое слово: