Подлипка течет в океан - [7]

— Безумству храбрых поем мы песню… Не беспокойся, мам, прошу тебя, все будет как нельзя лучше. Вот увидишь.

И он оказался прав. Позже и сама мама признавала, что Андрей поступил правильно, что другим она и не хотела бы его видеть. И так она была теперь уверена в нем, что хоть и не сразу, но решилась все-таки отпустить в Подлипы на всю зиму Тима. О себе Тим и говорить не хочет — он всегда верил старшему брату и был счастлив, что живут они вместе, работают, если хотите, тоже вместе. А что еще он может себе желать!

— Что же теперь делать? — спросил Тим, разглядывая тоненькую блестящую иголку. Такой хорошо пуговицы к рубашке пришивать.

Она для того, впрочем, и предназначена, иголка. Но кому-то пришла в голову подлая мысль засунуть ее в хлеб и подбросить Белке…

И хоть не стал Тим спорить с братом, убеждать его в том, что, кроме Половинкина, некому это сделать, в душе он остался при своем мнении. И ничто не могло его переубедить.

— Сделаем вид, будто ничего не случилось. Да ведь и не случилось ничего, — сказал Андрей.

— Но могло же случиться…

— Могло. Но не случилось. Будем, как говорится, более бдительны. К сожалению, немало еще вокруг нас подлых людей, и, пока они есть, такие люди, можно всего ожидать…

— Надо собрать всех плохих людей и посадить, — сказал Тим. — Чего на них смотреть?

— Это не выход. И потом не так легко, как тебе кажется, распознать человека — плохой он или хороший, совсем плохой или не совсем… Иногда кажется, человек хороший, а потом оказывается — такой он гадкий, что хуже и не придумаешь. Так что, если не разобраться, можно обвинить хорошего, а поверить подлецу.

— Что же делать? — спросил Тим.

— По крайней мере, не падать духом. И ни в коем случае не обвинять человека напрасно, без доказательств. Ты это запомни очень крепко, на всю жизнь.

— А Половинкин плохой?

Андрей озадаченно покачал головой, и лицо его сделалось серьезным и задумчивым.

— Видишь ли, Тим, — сказал он, — я не могу твердо тебе сказать, потому что не так хорошо знаю Половинкина. Сказать, что он хорош, не могу, но и утверждать, что совсем плох, тоже не имею права.

Тиму не понравился такой ответ. Ни то и ни се. А он хотел знать твердо: да или нет. И знал твердо:

— Нет. Плохой.

— Да откуда тебе известно?

— Плохой, — упрямо стоял на своем Тим.

— Ну, хорошо, — согласился Андрей. — Может, ты и прав. Предположим. Но я прошу тебя нигде и никому об этом не говорить. Слышишь, Тим? Нигде и никому.

— Ладно. Все равно он плохой, этот твой Половинкин…

— Думай, как хочешь. Но молчи. Пусть это будет нашей тайной. И пусть тот, кто это сделал, думает, что мы ничего не знаем.

Понятно теперь?

— Понятно, — кивнул Тим, не очень понимая, для чего все это нужно.

Но раз так нужно, значит, так будет. И никому он, конечно, ничего не скажет. Будьте уверены, Тим умеет держать язык за зубами, умеет хранить тайну. Хотя, говоря откровенно, дело это далеко не из легких.

4

По утрам еще держатся легкие заморозки, а днем ослепительно сияет солнце. Снег темнеет, раскисает и ползет, хлюпает под ногами, как кисель. И что-то булькает и шуршит в глубине его, сугробы оседают и рушатся. Отпаявшиеся от крыш и карнизов сосульки с хрустальным звоном падают вниз и рассыпаются. Пахнет сырым снегом, оттаявшей древесиной и еще чем-то горьковато-острым, по-весеннему непонятным и радостным. И день ото дня все теплее и веселее становится. Вот и ручьи побежали по дорогам, заструились, отразив в себе, блеск неба и солнца. И ничто уже не сможет остановить, задержать наступление весны.

Как-то прибежал Ленька-второгодник, влез, как петух, на верхнюю жердину ограды и закричал:

— Ти-им! Тима-а! Лед на реке сломался. Айда смотреть.

Тим быстренько собрался, шапку в охапку — и бегом к реке. Подлипка и в самом деле пришла в движение, кое-где уже небольшими полыньями темнела освободившаяся вода. Теснясь и раскалываясь, многочисленные льдины медленно двигались по течению.

— Теперь уж скоро совсем станет тепло, — сказал Тим. — Гоголи прилетят. Они уже, наверное, в дороге. Андрей говорит, как только лед тронется, так и утки появятся. Знаешь, Ленька, а я дуплянку сделал. Мы ее с Андреем поставили за поворотом, на большом осокоре. Хочешь, покажу?

— Сейчас?

— Нет, сейчас там нечего смотреть. Вот когда гоголи прилетят, поселятся в ней…

— А если не поселятся?

— Должны поселиться… Знаешь, какая дупляночка, во! — показал он большой палец. — А потом птенцы появятся. Андрей говорит, они, как только выберутся из яйца, так сразу и в воду ныряют. Интересно, как это так получается: их же никто плавать не учит, а они все равно плавают. Вот здорово!

— И вырастают они быстро, — добавил Ленька. — Всего одно лето проживут и уже взрослыми становятся.

— А мы за лето на сколько подрастаем?

— Ха! И незаметно совсем. Чуточку. На сантиметр, наверно.

— Нам, чтобы взрослыми стать, сколько нужно жить?

— Много, — сказал Ленька. — Двадцать лет или больше.

— Нет, меньше, — не очень уверенно возразил Тим. — Наверно, лет десять.

— Двадцать, — сказал Ленька.

— Хоть двадцать, хоть десять, — рассудил Тим, — все равно много.

Отчего это, интересно, человек так долго вырастает? Вон Белка наша после меня родилась, а уже давно взрослая.