Подлинное пророчество - [31]

— Запейте, профессор!

Так как никакой другой жидкости, кроме содержимого бутылки, в пределах досягаемости не наблюдалось, Снегг хватил второй стакан того же самого. В какой-то момент ему показалось, что вот и все. То, чего не могли добиться ни Вольдеморт, ни Дамблдор, ни даже Поттер с Уизли, сделали таки его любимые ученики, а именно, загнали профессора в могилу. Но нет, в последний момент в голове мастера зелий что-то щелкнуло, и он вдруг понял, насколько это все мелко: вражда с Гриффиндором, война с Вольдемортом, Поттер, Грейнджер, Уизли… Ведь жизнь, она так прекрасна, сама по себе… А то, что его студенты передрались, или вот эти трое тут внаглую пьянствуют, так это, по сути, не стоит и ломаного кната… Он мотнул пару раз головой и сказал, слегка хрипловатым голосом:

— Так, ушибленных отнести в спальни, позвать Помфри, и если через десять минут я услышу отсюда хоть один звук… Вы меня знаете.

Слизеринцы хорошо знали своего декана, поэтому уточнений не требовалось.

Дамблдор получил подробную информацию о случившемся на Гриффиндоре и Слизерине, поэтому с ужасом ждал утра. Но, ничего страшного не случилось. Студенты выпустили пар на своих товарищах, и на долю извечных врагов ничего не осталось. На завтраке Снегг сидел с зеленоватым лицом и маялся головной болью, ибо после крэббовского пойла никакое антипохмельное зелье не помогало. И все же, его сил хватило на то, чтобы отметить два факта: цветущий вид Крэбба, Гойла и Забини («Вот сволочи, ничего их не берет!») и то, что на сегодняшнем завтраке, слизеринцев присутствовало чуть больше, чем гриффиндорцев.

Он повернулся к МакГонагалл, попытался скорчить торжествующую гримасу, и тут лицо замдиректора резко перекосило. «Это у меня рожа такая, что ее корчит?» — удивился Снегг, но, когда проследил за взглядом главы враждебного факультета, понял, что его рожи МакГонагалл даже не видела. В Большой Зал чуть ли не строем входили парочки Слизерин / все остальные, причем Слизерин / Гриффиндор явно преобладали. Народ, видно, решил, что если уж старосты себе такое позволяют, то им вообще стесняться нечего. Прикинув так и эдак, Снегг решил, что это все же его победа. Многолетняя блокада его факультета была прорвана. А выражение лица Дамблдора было для Снегга вообще, как бальзам на израненную душу. Он дал себе слово при первом же удобном случае добавить балов и Драко, и Гермионе.

А МакГонагалл, сразу после завтрака пошла к мадам Помфри и взяла больничный.

Ах да, всех, наверное, мучает вопрос, где же были главные виновники торжества — Драко и Гермиона? Они честно делали домашнее задание в библиотеке, в свои комнаты вернулись поздно, ибо задание было и в самом деле непомерное. Они застали только толпы домовиков, выносящих мусор из гостиных, да зрелище по типу «битый ушибленного лечит» в спальнях.

Глава 14. Похмелье после хая

Дамблдор с завистью смотрел, как МакГонагалл уходит из Большого Зала. Позволить себе такую роскошь — больничный — он не мог, хотя сегодня не просто хотелось, надо. Остро необходимо взять тайм-аут, запереться в своей комнате и подумать. Просто спокойно подумать. Но жизнь, как известно, очень противная игра. Мало того, что нельзя сделать бэк-ап, а потом восстановиться и переиграть неудачный участок заново, так ведь еще и паузу не закажешь. То есть ты сам, конечно, можешь остановиться, но при этом всегда есть шанс, что, зайдя после паузы в этот, до отвращения знакомый, Большой Зал, нарвешься на недоуменный вопрос:

— А ты здесь кто? Вас здесь не стояло!

И скажет тебе это кто-нибудь из тех, кто сегодня почитает за честь пожать твою руку… Поэтому Дамблдор намеренно растягивал завтрак, оттягивая момент своего появления в кабинете, момент, начиная с которого ему придется действовать, и на то, чтобы думать, уже не останется ни времени, ни сил.

У гриффиндорцев были свои заботы. Первый урок — опять Защита, под руководством Снегга. Опять спаренная со Слизерином. Профессор вошел в класс своей стремительной походкой; как обычно при его появлении сами собой закрылись ставни, задернулись шторы и зажглись свечи. А когда он вышел к кафедре и повернулся к классу, ученики увидели такое, от чего ужас пробрал всех, даже слизеринцев, а некоторым, Невиллу Лонгботтому, например, так и вовсе захотелось умереть. Взгляд Снегга был добрым. Сначала все решили, что это какой-то страшный глюк, который быстро рассеется, но когда этот глюк начислил Гермионе двадцать балов за правильный ответ, все поняли, что-то в этом мире изменилось. Ужас был столь силен, что Лаванда и Парвати удержались от немедленного обсуждения происходящего, хотя разные, абсолютно достоверные, версии так и роились в их беспокойных мозгах. Впрочем, когда, дверь посреди урока открылась, и в класс заглянул Филч, все поняли, что у Снегга поменялось настроение, но не сущность.

— Что Вам надо, Аргус? — спросил он, очень вежливо, лицо же его вернулось в обычное, «снегговское», состояние.

Те, кто хорошо знал профессора, встретив такое сочетание улыбки и вежливости, старались исчезнуть в максимально короткие сроки. Но Филчу все было пофиг. Уверенно держа морду тяпкой, типа «я просто делаю свою работу и вы все меня не интересуете», он возвестил: