Подлинник речи - [3]

и живущий, как око в глазнице,

обретает себя в бытии.

В темных волнах — куда было деться? —

мы, играя, опомнились вмиг —

вырываясь из Божьего сердца,

свет сквозь водную толщу проник

вглубь, и в страстных мечтаниях звездных

мы с ним вынырнули как-нибудь,

словно кит, набирающий воздух,

чтобы снова поглубже нырнуть.

ПЛАНЕТА СЛОВ

Покорные зову, как ранние всходы,

взметнулись небесные первые воды.

О, предапокалипсис! Там без убранства

лежавшие друг против друга пространства,

точь-в-точь малыши, что еще не проспались,

сосали в луч света просунутый палец.

Я тоже в той теми сплошной обретался,

себя осязал, но найти не пытался,

едва трепыхался, бессильный, дебильный,

покуда меня свет не залил обильный.

И, как погруженные в сумрак зловещий,

с собой лишь при свете знакомятся вещи,

вот так же и я, прах убогий, скудельный,

кружил среди вод в пустоте беспредельной,

покуда меня не коснулся лучами

и не подхватил, разгоняя печали,

и вниз не метнул и — без роздыха — кверху

свет. Робко меняя за вехою веху,

я с неба души снял покровы; теперь я

стал виден вам, и, сам отчасти не веря,

мерцая под стать отраженному свету,

я преобразился не сразу, не вдруг

в светило и слов небольшую планету.

«У нас на земле…»

А у нас на земле свет ныне — как олень на зеленых холмах.

Только вот отчего на царской этой ловитве

нет среди нас Младшего царевича —

лучшего в наших краях охотника,

самого меткого,

и отважного, и искуснейшего среди нас наводчика?

— Послушайте-ка, что я скажу.

Это я умолил господина — пускай хотя бы нынче

царевича с нами не будет, ибо в минуту,

когда рассвет строит свои козни,

наша краса и гордость является у водопоя,

но, только прицелится, его душат слезы,

он кладет руку на сердце, затягивает песню —

и распугивает дичь.

А однажды, когда венценосец накренил едва достигающий лба скипетр

и глянул ему в глаза,

он смутился и направил дротик

себе в грудь.

ПЛЕННИК ЯЗЫКА

Явились без поводырей

стезями раннего рассвета

и встали у моих дверей

с дарами слов, добытых где-то.

Что за слова! Рассеял их —

и вмиг утратил голос, имя,

а если вдруг примерил — вмиг

стал нем и наг перед своими.

Стоят, как нищие, и ждут,

что ты в ладошку им положишь.

А что ты дашь им, чем ты тут

достойно угостить их можешь,

чтоб соблюсти закон отцов?

Протянешь им сковороду

с поджаристою перепелкой,

а та воскреснет на беду

и в небо с живостью птенцов

взлетит и пропадет надолго.

— Мы ничего не просим, ни

надежды, ни питья с едою,

ты только двери распахни

в тысячелетье молодое,

ты только разгляди насквозь

чарующее море славы

и рыбу пойманную брось

обратно в воду: плавай, плавай.

Ты только подготовь, душа,

семь раз прошитые пелена

для первенца, для малыша,

лежащего столь просветленно

на водах; пленник языка,

ты только проследи всем сердцем

за тем единственным младенцем,

кто драгоценен, как строка,

его златую пуповину

льном слов своих, как полотенцем,

утри и обмотай слегка.

Рачья Тамразян

«Под словами, сокрыт от собратий…»

Под словами, сокрыт от собратий,

человек шевелится едва,

и звучат, будто лепет дитяти,

речь его и простые слова.

И они набухают неслышно

и колеблются, как на плаву.

В этом шатком домишке без крыши

я давно и привычно живу.

Пряжа речи течет к незнакомой

одинокой обители бед,

и, стремниною жизни влекомый,

я повсюду ищу ее след.

И встает из-под слов без уловок

человек, точно сбросивший кладь.

«Сколько лет мы с тобою бок о бок,

но не знаю я, как тебя звать».

И чтоб не задохнуться, как в дыме,

не накликать несчастий на нас,

мне придется наречь ему имя

и напомнить свое, и не раз.

И ушедших напомнить. Ушли вы

друг за другом, и вас не вернуть,

но лишь теми слова наши живы,

кто ушел, а не умер отнюдь.

Их укрыло завесою речи,

жизнь живых им уже не сродни,

но хотя мы от них и далече,

из-под слов этих дышат они.

ВОПРОШЕНИЕ

1

…и бывает, от кошмарных грез

пробуждаешься, лишь в бездну рушась,

и тебя преследует вопрос,

и тоска, и несказанный ужас:

«В чем она, загадка бытия?

И твои животные инстинкты,

существо твое перекроя,

изменились ли?» И, в стаю сбиты, —

сонмы зверовидных в вышине,

и, судьбу людей собой означа,

бродят с нами, будто бы во сне,

конская тоска и боль собачья.

2

Неспроста ты различаешь вдруг

и отнюдь не спьяну или сдуру

в звере — человеческий испуг,

в человеке — зверскую натуру.

Эту связь вовеки не порвешь,

и вполне возможно, что в итоге

перед Богом мы одно и то ж,

оттого-то и едины в Боге.

И загадка разлетелась в прах,

и разгадка не сокрыта в тайнах,

и в людских глазах — животный страх,

а в глазах зверей, таких кристальных,

ты читаешь боль сто раз на дню

и безмолвную тоску-кручину,

и опять попал ты в западню

и охвачен страхом беспричинно,

зароненным космосом в тебя,

и постичь мы не способны, где же,

рубежи слиянья затопя

и плодами будущими брезжа,

воды жизни, воды смерти льют,

их не разделить, их путь урочен,

и твой ужас неизбывно лют;

это так, но для себя ты, впрочем,

отыскал родимое, свое —

новую загадку, новый морок:

— Надобно всегда жалеть зверье,

ибо жизни тот и этот дорог,

человек и зверь, и в том твой дар,

что в мирской юдоли ты сызвека

в человеке зверя увидал,

ну а в диком звере — человека.

ПОЭЗИЯ

Как будто паря безоглядно во сне,

слова оплетаются пряжею речи,

сокрытой природой в ее глубине

подобно сказанью, бродящему веще.