– У тебя что, кости чешутся? – спросил Бородатый Ван, тоже вставая и надевая рубашку.
Вообразив, что Ван хочет убежать, А-кью замахнулся и бросился к нему, но не успел еще он опустить кулак, как Ван схватил его за руку, рванул к себе, и А-кью чуть не упал. В ту же минуту Бородатый Ван ухватил его за косу и потащил, чтобы по установившемуся порядку стукнуть головой об стенку.
– Благородный муж[33] рассуждает ртом, а не руками, – повернув голову, сказал А-кью, но Бородатый Ван, как видно, не был «благородным мужем». Не обращая внимания на слово А-кью, он стукнул его раз пять головой об стенку, потом толкнул так, что А-кью отлетел на несколько шагов, в лишь тогда, удовлетворенный, ушел.
А-кью не помнил, чтобы когда-либо в жизни он был так посрамлен. Ван с его нетерпимой бородой являл собою предмет насмешек для А-кью, и, уж конечно, речи не могло быть о том, чтобы Ван посмел его бить. И вдруг – посмел! Прямо невероятно! Видно, правду говорят на базаре, будто император отменил экзамены и не желает больше иметь ни сюцаев, ни цзюй-жэней; наверно, поэтому так пало уважение к семье Чжао. Может быть, потому и на него, А-кью, стали теперь смотреть с пренебрежением.
А-кыо стоял в полной растерянности, не зная, что делать.
Вдали показался человек. Это приближался еще один его враг, презираемый им старший сын почтенного Цяня. Раньше он учился в иностранной школе в городе, а затем неизвестно как попал в Японию; спустя полгода он вернулся домой без косы и стал ходить на прямых ногах.[34] Мать его долго плакала, а жена с горя трижды прыгала в колодец. Потом его мать всюду рассказывала:
– Какие-то негодяи напоили моего сына пьяным и отрезали ему косу. Он мог бы стать большим чиновником, а теперь придется ждать, пока коса отрастет.
Но А-кью не верил этой истории и за глаза называл молодого Цяня «Поддельным заморским чертом» или «Тайным иностранным агентом» и обычно, завидев его издали, сразу же начинал ругаться про себя.
А-кью, пользуясь изречением Конфуция, «глубоко презирал и ненавидел» поддельную косу сына почтенного Цяня. Ведь если даже коса поддельная, значит, в человеке нет ничего человеческого; а то, что его жена не прыгнула в колодец в четвертый раз, доказывает лишь, что она нехорошая женщина. Поддельный заморский черт подошел ближе.
– Плешивый осел! – вырвалось у А-кью ругательство, которое он обычно произносил только про себя, так сильно он был расстроен и жаждал мести. Поддельный заморский черт неожиданно поднял желтую лакированную палку, ту самую, которую А-кью называл «похоронным посохом»,[35] и большими шагами направился к нему. Смекнув, что его собираются бить, А-кью втянул голову в плечи и стал ждать нападения. И в самом деле вскоре на его голову посыпались удары.
– Это я его так ругал! – запротестовал А-кью, показывая на ребенка,[36] стоявшего поодаль. Но удары продолжали сыпаться.
Можно считать, что в памяти А-кыо это был второй случай, когда он оказался посрамленным. К счастью, удары лакированной палки словно завершили какой-то процесс, происходящий в А-кью: он почувствовал облегчение, а потом и «забвение» – драгоценное наследие, завещанное нам предками. И А-кью не спеша направился в винную лавку. Ко входу он подошел веселый и беззаботный.
Но тут он заметил проходившую мимо маленькую монашку из монастыря «Спокойствие и Очищение». Обычно, встретив на пути монашку, А-кью ругался и плевался, но что же он должен был делать теперь, будучи посрамлен второй раз в своей жизни?
«А я-то не знал, почему мне сегодня так не везло. Оказывается, это ты шла мне навстречу!» – подумал А-кью.
Он шагнул к монашке и в сердцах плюнул.
Когда же монашка, опустив голову, поравнялась с ним, А-кью неожиданно протянул руку и притронулся к ее бритой голове.[37]
– Бритая! Торопись, монах тебя ждет! – нахально крикнул он и захохотал.
– Ты рукам воли не давай! – покраснев, отгрызнулась монашка и ускорила шаг.
Завсегдатаи винной лавки расхохотались. Это подзадорило А-кью, и он совсем разошелся.
– Монаху можно, а мне нельзя? – И он ущипнул ее за щеку.
В лавке еще громче захохотали. А-кью, восхищенный собой и желая еще больше угодить публике, ущипнул монашку сильнее и только после этого дал ей возможность уйти.
В этом сражении он совсем забыл и Бородатого Вана и Поддельного заморского черта, словно все его поражения были разом отомщены. И, странно, его тело вдруг стало легким, ему показалось, что он вот-вот взлетит.
– Эх ты… бездетный А-кью! – донесся до него издалека плачущий голос убегающей монашки.
– Ха! Ха! Ха! – хохотал А-кью, очень довольный собой.
– Ха! Ха! Ха! – вторили ему завсегдатаи лавки, хоть и не так восторженно.
