Подлинная апология Сократа - [3]

§ 9. Не могу ему простить только одного: зачем он заплатил целую мину стряпчему Поликрату за составление обвинительной речи, которую он продекламировал здесь, как актер? Почему он не пришел, чудак, ко мне? Я бы ему состряпал гораздо лучшую речь (по крайней мере более умную) и всего–навсего за полцены. Двумя словами, произнесенными в свою защиту, я сумел довести вас до такого бешенства, что вы приговорили меня к смерти. Еще большего успеха я достиг бы, обвиняя себя, что я и сделаю сейчас. А эти деньги мне пригодились бы, чтобы купить яд наилучшего качества и заказать себе гроб из орехового дерева назло Сократихе, у которой я никогда не был в чести!

§ 10. А Ликон, оратор? Видели ли вы когда–нибудь оратора, который был бы только демагогом? Потому–то вы и сделали его полководцем и доверили ему защиту Лепанто. Но этот тип, зная цену патриотизму, за несколько сребреников продал крепость врагам. Позже вы поверили, что он ничего не мог сделать против Судьбы, которой и боги подвластны, то есть против денег, которые правят и Судьбой! И этот прославленный спаситель печет Законы, которые охраняют жизнь, честь и имущество граждан, то есть его жизнь, его честь, его имущество, и убивают «предателей», то есть людей не способных продавать свою родину.

§ 11. Если эти двое хвастают тем, что они заслуженно являются «любимцами города», то третий является «любовником города». «Мелет, сын Мелета, питиец, считает достойным смерти Сократа, сына Софрониска, алопекийца!»

Надушенный Мелет, неизвестный сочинитель и известный «тот самый». Вот настоящий молодец! За несколько сотенных он согласился подписать обвинительный акт, подвергая себя опасности быть осужденным за «бесчестное поведение» в случае, если бы вы меня оправдали. Впрочем, репутации бедного малого, кажется, уже ничто не могло повредить.

§ 12. По сравнению с ними я ничего не сделал для родины. Я не предавал Наварин, не продавал Лепанто и не приобщался к таинствам мужской Афродиты в волнах Кефиса! Всякий раз, когда мне навязывали какую–нибудь должность, я всегда шел против привычек других начальников и против вкусов толпы, то ли потому, что был строптив, то ли потому, что был человек прямой. До того, как вы решили прославиться моей смертью, я уже трижды был от нее на волосок: два раза в благословенные годы Республики и один раз во времена тридцати тиранов. Но даже если бы мои обвинители не были такими большими людьми, а я — таким маленьким человеком, то и тогда вашей мудрости и безгрешности было бы достаточно для моего осуждения. Вы ведь все как на подбор! Один к одному! «Зевсовы судьи»! Душа и мозг. Без фантазий и без лишней болтовни. Раз — и готово! Поэтому–то вы и изрекаете смертный приговор с той легкостью, с какой ковыряете в носу и сморкаетесь.

§ 13. Вот Вседобродетельный из Плаки, председатель общества защиты нравственности, который не позволяет двум собакам встретиться на улице, но тайком отдает свою жену любовникам, а сам любуется! Вот Боров из Лепсины, шаровидный и спереди и сзади, совершенно белый снаружи и внутри, который поведает вам все тайны богини, кроме одной: каким образом ее поля и оливковые рощи стали его фамильной собственностью. А вот и уважаемые крупные зерноторговцы и судовладельцы Пирея, братья Сорокопалые (по делам и имя!), которым ежегодно удается занять пост «зернохранителей» — регулировать цены на зерно, муку и печеный хлеб и проверять полновесность гирь. А вот и ростовщик Фармазон из Кефиса, который разоряет бедноту, но строит алтари божеству Милосердия, питается овсяным хлебом и гнилыми маслинами. Он покрыт чирьями и все время почесывает те места, где ему подобало бы иметь рога и носить ярмо. Вот и Девственник из Колона, расфранченный, надушенный, ежегодный и аккуратный откупщик налога на проституцию, налога, который он, между прочим, взимает и со своего брата и со своей любовницы. Вот и великий сиротоед Мягкосердый, выбросивший на улицу детей своего брата и жаловавшийся потом, что они его разорили. Вот и Фрасий–храбрец, сынок Клеона, который вместе с пятнадцатью другими храбрецами подкарауливал одного гражданина, чтобы не то убить его, не то избить. А теперь, когда настали другие времена, он трясется от страха и уверяет всех, что, мол, раскаялся и удаляется в монастырь для спасения своей души! Вот и прославленный лжесвидетель Правдивый, который открыл неподалеку от суда нотариальную контору с десятью помощниками, чтобы успевать обслуживать своих многочисленных клиентов. Вот и…

(Большой переполох, угрозы, крики: «Долой! Долой!»)

§ 14. Чего там «долой»! Не надрывайтесь даром! Успеете рассердиться, потому что дальше я вас распишу еще лучше. Страшно? Боитесь, как бы не разоблачил я грязные делишки каждого из вас в отдельности? Не беспокойтесь, я не вижу дальше первых двух рядов… Потом откуда мне знать всех вас по именам?.. Если бы у каждого из вас было на душе только по десяти подлостей (пусть даже по три), и то сумма их достигла бы нескольких тысяч. Кто смог бы их перебрать в розницу? Мне приписали всего–навсего три провинности, и все–таки понадобилось целых шесть часов, чтобы рассказать о них и убедить вас. И в конце концов, почему вы злитесь, что я вас разоблачаю? Вы есть Закон. Закон существовал вчера, существует сегодня и будет существовать завтра… Будь хоть один из вас чист, Закон был бы низвергнут и разбит в пух и прах.