Подготовка к выполнению замысла - [37]

— Не веришь? — обижается старичок. — Вон его окна на четвертом этаже справа от угла. А вон мои, на третьем, — указывает на окна в левом крыле дома.

В удивлении качаю головой и в восхищении спрашиваю:

— Вы, вероятно, тоже большим начальником были, если такую квартиру получили, — интересуюсь, уводя разговор от темы с Романовым. (Все выяснил).

— Да-да, был в свое время не последним человеком. Уважали на работе. Ценили, вот и отметили, — старичок снова надолго погрузился в воспоминания.

— Дочери то с внуками навещают Вас? — спрашиваю, отвлекшегося от воспоминаний и завертевшего головой старичка.

— Что? А, да-да, навещают. Только редко. Живут далеко, — отвечает отвлеченно.

Вижу еще двух стариков, направляющихся в нашу сторону.

— Спасибо за беседу. Пойду дальше любоваться достопримечательностями. Отдохнул. Очень приятно было с Вами разговаривать, — вежливо прощаюсь и иду к выходу на улицу Куйбышева.

Здороваюсь с подходящими стариками. От угла оглядываюсь. Вижу, что все трое удаляются вглубь сквера. Решительно сворачиваю к указанному подъезду. Вхожу, стараясь не хлопнуть дверью. Загородка консьержа присутствует в просторном вестибюле, но на мое счастье пуста. Быстро, стараясь ступать потише (в кроссовках это не трудно) проскакиваю к широкой лестнице и взлетаю на четвертый этаж. Стою, восстанавливаю дыхание. Не от физической нагрузки, а от волнения.

«Как мне прет!» — мысленно восторгаюсь. «Пусть же мне и дальше будет так везти!» — желаю себе.

Быстро продумываю предстоящий разговор, прислушиваясь к шумам подъезда. Достаю один из конвертов и нажимаю кнопку звонка. Через некоторое время, слышу шорох за дверью. Предполагаю, что меня изучают в дверной глазок.

Слышу бренчание дверной цепочки и дверь открывается на ее ширину.

— Чего тебе мальчик? — спрашивает женщина из-за двери, оглядывая меня в образовавшуюся щель.

Замечаю, часть фартука и вставляю в щель ступню. Из квартиры доносятся звуки радио. Предполагаю, что за дверью домработница.

— Здравствуйте, — обаятельно улыбаюсь недоверчивому глазу. — Мне необходимо передать очень важное письмо для Григория Васильевича, — пытаюсь сообщить, но меня грубо прерывают:

— Мне запрещено принимать всякие послания и письма, — женщина пытается захлопнуть дверь.

— Поймите, это очень важно для самого Григория Васильевича, для Партии и для страны, — раздельно говорю, пытаясь достучаться до разума обслуги. — Я могу оставить письмо у двери, — показываю надпись на конверте «Романову Г. В. Лично», — но в письме секретные сведения и боюсь, что они могут попасть не в те руки и нанести вред, в том числе ему.

— Отправьте ваше письмо, как положено и уберите ногу, — по-прежнему отказывается, но без былой убежденности.

— Нельзя его отправлять, как положено, — устало заявляю. — Слишком секретные там сведения. Не всем их знать положено. Давайте я Вам, как доверенному лицу Григория Васильевича, покажу часть письма с не совсем секретными сведениями и Вы поймете, насколько это важно для жителей Ленинграда, — продолжаю убеждать не отнимая ноги.

Чувствую, что женщина колеблется и ее распирает любопытство. Решаю подстегнуть ее интерес. Достаю из конверта лист с текстом. Сгибаю так, чтобы был виден только текст о Григорьеве и поднимаю.

— Я без очков не вижу, — жалуется домработница.

— В этой части письма сообщается о маньяке-насильнике, который изнасиловал и ограбил более тридцати молоденьких девочек в Ленинграде за последние годы. Милиция его до сих пор поймать не может, — пытаюсь пробудить в ней чувство негодования к насильникам, тем более детей.

— Почему об этом ничего никому не известно? — удивляется.

— Те, кому положено знают и принимают меры. Только злодея поймать не могут. Если Вы не примете письмо и не покажете Григорию Васильевичу, то злодея еще долго будут искать. Сколько девочек еще пострадает? — продолжаю убеждать.

— Это, правда? — по-прежнему верит не полностью.

— Правда. Как и другие сведения, указанные в письме. Только они предназначены для одного Григория Васильевича, — убеждаю.

— Ладно, давайте. Передам Анне Степановне. Пусть она решает, — соглашается и протягивает в щель руку.

— Я письмо заклею на всякий случай, — информирую ее.

Соглашается. Заклеиваю конверт и вкладываю в руку.

— Извините, Вы не назовете свое имя отчество? — спрашиваю.

— Зачем, — проявляет подозрительность.

— Если Григорий Васильевич не свяжется с автором письма, то будет ясно из-за кого пострадают люди, — пугаю домработницу.

— Не собираюсь я ничего скрывать. Письмо отдам, а там пусть хозяева сами решают. Клавдия Андреевна я, — обижается.

— Убираю ногу, прощаюсь и с облегчением иду к лестнице.

— От кого, хоть письмо? Что сказать? — спрашивает меня в спину.

— Все в письме, — отвечаю и сбегаю вниз.

Чувствую, как меня переполняет эйфория: «Я смог! Я сумел!» От восторга хотелось прыгать и орать.

— Молодой человек! Вы из какой квартиры? — отвлекает меня вопрос, донесшийся сбоку.

А я и забыл от радости, что внизу находится «церберная». Поворачиваю голову к дежурной. Женщина средних лет строго смотрит на меня, надевая очки. Вероятно, дежурная. Должна записывать всех гостей, посещающих квартиры подъезда, время их прихода и ухода.