Подарок для Дороти - [8]

Бонани вконец смутился и сел.

— Вот что я хотел сказать. Я рад вашей помощи, ну, вы же понимаете, что я хочу сказать. — И он внезапно закончил: — Я хочу сказать, что знаю, вы делаете это ради Мами и Питера, но все равно хотел поблагодарить вас, потому что это много значит для меня.

Эдди сказал:

— Конечно, папа, мы понимаем, что ты хочешь сказать, — но это прозвучало немного фальшиво.

Мой отец развинтил свой кларнет и заботливо уложил его в футляр (где он останется до тех пор, пока я сам не начну учиться на нем играть, годы спустя). Ник с грехом пополам избавился от лямок аккордеона и вернул его мне. Открыли последнюю фьяску вина, машинально наполнили стаканы, потом выпили без воодушевления. Вечер был явно закончен. Испросив улыбкой общего одобрения, Эдди посмотрел на свои часы и пожелал всем спокойной ночи. Те из братьев, кто не оставался у нас, заторопились к вешалке. Я вспоминаю, что уже никогда больше не видел своих дядюшек такими непосредственными, какими они были в тот вечер, и подозреваю, что потом они испытывали что-то вроде стыда за свое панибратство с блудным отцом, когда тот вернулся.

Бонани постелили в гостиной, среди стаканов и полных пепельниц. Он согласился лечь здесь: до Шерман-Оукса ехать было слишком долго, а уже наступила ночь. Пока моя мать готовила ему постель, он сидел и курил. Протянул мне салатную ложку, чтобы я отнес ее на кухню. Когда мы поднимались на второй этаж, он зевал, желая нам спокойной ночи, но из своей постели я слышал, как он еще долго ходил, а на следующее утро его уже не было. Мать сказала, что он ни свет ни заря уехал на работу.

Было предусмотрено, что дядя Питер позвонит нам, как только Мами получит письмо и даст себе время перечитать его несколько раз, чтобы как следует им проникнуться. Позже нам предстояло узнать, что она отреагировала на него с гораздо большим спокойствием, чем мы могли себе представить. Вообще-то обычно она читала вслух всю корреспонденцию, которая к ней приходила, но тут Питеру пришлось самому завести об этом речь: когда через два дня после получения письма она собралась идти спать, не обмолвившись о нем ни словечком, Питер не смог сдержаться и довольно безразлично, насколько это было возможно, спросил, что она думает о предложении Бонани. Она слегка удивилась, что он об этом знает, но ответила, что пока, честно говоря, не очень об этом думала. Питер не нашелся, что на это сказать. Он подождал еще два дня, надеясь, что она сама затронет эту тему, но, так и не дождавшись, позвонил нам. В то время он ухаживал за одной дамой, и братья не преминули выставить в лучшем свете преимущества, которые сулит ему возможный переезд Мами на Западное побережье, но Питер оказался единственным из всей братии, кто твердо воспротивился возможному сближению родителей.

В нашем доме было два телефона, и, как только телефонистка за несколько минут предупредила нас о вызове из Нью-Йорка, у каждого из аппаратов заняли пост по двое моих дядьев. Трубки были сорваны, едва раздался первый звонок, и мы с матерью, вытаращив глаза, наблюдали, как на первом этаже Эдди с Карно стали рвать трубку друг у друга. Наконец, ею завладел более проворный Эдди и заорал: «Алло, Мами!» — словно его голос должен был достичь другого конца континента без помощи средств связи. На втором этаже те же слова прокричали одновременно Джон, Ник и мой отец. На нью-йоркском конце провода оказался дядя Питер, что восстановило кажущееся спокойствие. Эдди велел: «Дай нам Мами», — и через мгновение: «Мами, это Эдди. Эдди! У меня все хорошо, Мами, хорошо. Да, мы все здесь. Конечно, Джон тоже». На втором этаже Джон сказал: «Привет, Мами, ты в порядке?» В доме все смолкло на какое-то время, пока Мами уверяла их, что хорошо себя чувствует, потом на лицах нарисовалась некоторая растерянность, когда она пустилась в детальное описание своей деятельности в «Клубе главной книги недели», который спонсируется «Манхэттенскими Рыцарями Колумба». Наконец, после многих дорогостоящих минут отец перебил ее:

— Мама, мы звоним тебе насчет Бонани, ты ведь знаешь?

Да, она знала. Сыновья ждали от нее каких-то объяснений, но ничего не последовало. В конце концов трубку схватил Карно:

— Слушай, Мами… Да, это Карно говорит… А ты как, мам? Да, да, у меня все хорошо. Слушай… нет-нет, это меня уже давно не беспокоит. Да нет, правда, больше не тревожься. Слушай, мама, погоди секунду, послушай меня… Я хочу, чтобы ты поняла, мы все хотим, чтобы ты поняла: от тебя не требуется, чтобы ты как-то отреагировала на это. Я хочу сказать, что, если ты захочешь послать его к черту, для нас это не проблема. Понимаешь, мы всего лишь хотим знать, что ты самаоб этом думаешь.

— Ты заблуждаешься, мама, — сказал Джон. — Мы ничего не хотим тебе навязывать. Это теберешать…

— Чего мы хотим, — вмешался Эдди, — так это чтобы тебе было лучше.

Эстафету принял мой отец со своим профессорским тоном:

— На самом деле, мама, мы придерживаемся мнения, что тебе стоит серьезно об этом подумать. Видишь ли, вполне вероятно, во всем этом есть что-то большее, чем кажется на первый взгляд.