Подари себе рай - [120]

— Это мы уже слышали, — прикрыв ладонью зевоту, сообщила самым невинным голосом Глория.

— Ты не права, — довольно резко заметил Ланс. — Мне интересно. Не из наших бульварных херстовских листков, а из уст живого русского, оттуда.

— И мне интересно, — поддержала его падчерица. Подумала, глядя с явной симпатией на милягу-русского: «По-ро-дис-тый!» Добавила вдохновляюще: — О-о-очень!

Элис бросила на нее уничтожительный взгляд: «Что — понравился?! На чужой каравай рот не разевай, милашка. Хорошая русская пословица. Jesus Christ, я уже думать начинаю по-русски». Посмотрела пытливо на Сергея — не положил ли он сам глаз на смазливую семитку. Вроде бы нет.

Эйнштейн задумчиво произнес:

— Я рад тому, что услышал сегодня. Невероятно, но это так: громадная Россия сегодня — страна атеистов. — Помолчав, продолжил: — Я ведь сам не принадлежу ни к какой ортодоксальной религии. Но в душе я глубоко религиозный человек. Конечно, личный Бог как высшее существо, как организующее начало во Вселенной — понятие весьма специфическое.

— Значит, все, что творится в ней, происходит случайно, хаотично? — не удержался от вопроса Сергей и сам испугался сказанного.

— Вот великолепный вопрос! — Эйнштейн впервые с явным интересом разглядывал русского. — Отвечаю — ни в коем случае! Вселенная есть воплощение абсолютного закона и порядка. По моему мнению, Бог может быть премудрым, но Он не воинственный.

Все молчали, осмысливая сказанное. Эйнштейн пригладил рукой густые, седые волосы, и когда вновь заговорил, лицо его было обращено к Джасперу: «Я не хожу ни в синагогу, ни в церковь, ни в кирху. Но у меня, как и у любого другого в этой стране, есть выбор. Не понимаю, как можно лишить человека выбора?»

Сергей напрягся. Заговорила Элис:

— Я была в нескольких русских церквах, видела сотни молящихся. Правда, большая часть прихожан — женщины и старики. Но была и молодежь. Кстати, я брала интервью у советского вождя Джозефа Сталина.

Теперь Эйнштейн с интересом смотрел на Элис.

— Читали. Восхищались! — громко, как на митинге, произнес Джаспер.

Благодарно ему кивнув, Элис продолжала:

— Готовясь ко встрече с русским диктатором, — она посмотрела при этих словах на Сергея, но он никак не отреагировал, — я была заинтригована одной, нет — двумя деталями его биографии. Во-первых, выучился в духовной семинарии, то есть готовился стать священником. И второе — в юности он писал стихи на своем родном языке…

— Кто их в юности не писал! — вздохнула Глория.

— Они были помещены даже в антологии, — бросив на нее недовольный взгляд, продолжала Элис. — Так вот, и о том и о другом я спросила у него во время встречи.

— Что же он ответил? — Эйнштейн с любопытством ждал, что скажет американская приятельница этого совсем не глупого русского. Зашоренного — да, но не глупого.

— Что кроме стихов у него были и другие хобби…

— Бьюсь об заклад, он не знал этого слова, — усмехнулся Ланс.

— Конечно, не знал. У них для выражения того же понятия есть словечко — конек. Так вот, он сказал, что у него был не один конек, но победила политика. И он ушел в нее из своей семинарии. При этом заметил, оговорив: «Не для печати», что хотя официально Россия — атеистическая страна, верующих там, по неофициальной, но достоверной статистике, более ста десяти миллионов. И что истинная вера дремлет в сердце каждого русского до стечения чрезвычайных обстоятельств. А затем привел русскую пословицу: «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится».

— Я так понимаю его слова, — Эйнштейн встал, прошелся по комнате, — что гром — это война. И Гитлер, и Муссолини усиленно тащат планету к кровавой бездне. Наши коллеги и в Германии, и в Италии работают над созданием сверхмощного оружия.

— А мы? Я хочу сказать — Америка? — Ланс сказал это сердито, словно укоряя кого-то за бездействие.

— Американцы живут иллюзией, что их надежно защищают от возможных военных бед океаны. Но это роковая ошибка! — Эйнштейн взял из рук падчерицы бокал, который она заботливо наполнила для него гранатовым шербетом. — Я собираюсь вскоре обратиться с письмом к президенту Рузвельту, в котором хочу объяснить ему условия, при которых возможно создать атомную бомбу. Средства, и средства немалые, для проведения научных изысканий в области ядерной энергии должна выделять администрация США. Нацисты не должны взять верх в споре — быть миру свободным или обращенным в рабство.

«Музыка Прокофьева в исполнении Эйнштейна — это фантастика!» Элис прильнула к плечу Сергея, когда хозяин и его гость поставили ноты и приготовили рояль и скрипку к долгожданному, разученному ими опусу. Это было произведение под названием «Пять мелодий для скрипки и фортепиано», которое композитор написал в 1920 году, когда ему было двадцать девять лет и он жил в Америке. Обо всем этом слушателям поведал менторским тоном Джаспер. Он также рассказал, что они с Альбертом ранее исполняли некоторые другие «вещицы» маэстро, созданные для тех же двух инструментов. Особенно им нравились «Песенки для скрипки и фортепиано», созданные двенадцатилетним вундеркиндом, и «Пьеса», написанная в том же 1905 году и посвященная отцу. Эйнштейн и Джаспер играли самозабвенно и слаженно. По тому, как они чувствовали друг друга, угадывали, почти осязаемо ощущали, было видно родство душ возвышенных, тонких, ранимых чужой болью и счастливых счастьем других. «Ивана бы сейчас сюда, он так любит и, главное, понимает музыку — от классики до деревенских переборов гармошки, — подумал Сергей. — Он-то уж всенепременно задал бы Эйнштейну набивший тому оскомину вопрос — как простому смертному доступно объяснить теорию относительности». Сергей вспомнил о пребывавшей в состоянии черной меланхолии Сильвии, о том, что они с Элис обещали взять ее с собой в Атлантик-Сити на ближайший уик-энд — там можно и по знаменитому Променаду прогуляться, и в океане выкупаться, и нервишки пощекотать в одном из полулегальных казино. Постепенно музыка захватила его, повела за собой, увлекая в далекое детство. Ослепительно белая в ярких солнечных лучах хата-мазанка по-над самым Днепром. В небольшой заводи ветерок легонько топорщит воду. Сбились в веселую стайку камышинки, перешептываются, кланяются друг другу. Подальше от берега играет крупная рыба. Вдали на мостках бабы и девки с подоткнутыми подолами полощут белье, зубоскалят, дурачатся, пригоршнями швыряют разноцветные бусины-брызги. Сергей притаился в камышах, смотрит сквозь них, ищет взглядом Наталку Гейченко. Вон она, самая белозубая, чернобровая, голенастая. Бесстыжая, она видит, что он подглядывает, еще выше подымает подол, распахивает на груди кофту, принимает отважно-соблазнительную позу. И застывает, кося глаза на красивого парубка. Через минуту спохватывается, деланно пугается, кричит: «Ой, мамо, який сором!»…