Под звездным флагом Персея - [49]

Стали и мы собираться в поход. Погрузив первые корзины угля, начали разводить огонь в топках котлов. Наутро последний раз съехали на берег. Попрощался я с Ильей Вылкой, Граммофоном, молодым Ильей и со всеми обитателями поселка. Расставались с нами они с сожалением.

Вот уже подняли шлюпки в ростры. Начали выбирать якоря. После длительного бездействия брашпиль зашипел паром и залязгал звеньями якорного каната. Якоря превратились в большие комья ила, и боцман долго отмывал их струей из шланга. Звякнул машинный телеграф, заработала машина. Медленно разворачиваясь к выходу в море, «Персей» дал длительный прощальный гудок.

Жители поселка, собравшиеся на берегу, в ответ, по северному обычаю, начали стрелять из ружей. Эхо салюта долго перекатывалось над пустынными водами, замирая вдали, среди таких же пустынных скалистых хребтов. Это было 18 октября 1923 года.

Мы шли к выходу. Постепенно пропадали вдали домики поселка и так хорошо знакомые нам островки, мысы и скалы. Суровая неприветливая природа! Но мы уже свыклись с ней, и, несмотря на радость возвращения домой, в душу закрадывалось чувство печали.

Прощай, Белушья губа!

Осеннее море встретило нас свежим ветром и неумеренной волной. Мы со Старостиным снова несли вахту в руле. Хотя теперь действовала паровая рулевая машина, вахту приходилось стоять по двое. Дело в том, что в Белушьей губе мы питались очень однообразно и скудно. А теперь, получив продукты, все накинулись на мясные изделия без ограничения. По-видимому, организм не выдержал перемены режима, и у всего экипажа началось расстройство желудка. Рулевому приходилось иногда спешно бросать штурвал и бежать с мостика.

Погода все ухудшалась, крепчал встречный ветер, килевая качка стала очень сильной, и на полубак захлестывали волны.

Угля было в обрез, и мы опять опасались, что его не хватит до Архангельска.

Морское животное, нерпу Таню, море укачало; она ничего не ела, смотрела жалобно, и из глаз ее катились слезы. Мы устроили ее в ящике на средней палубе. Потом она привыкла к качке и снова стала есть рыбу.

Немного улеглась погода, когда «Персей» вошел в Белое море. Наступил последний день нашего плавания. Вечером ярко засиял на горизонте огонь милого сердцу плавучего маяка СД. Взяли на борт лоцмана и к ночи вошли в Северную Двину. И в ванной, и в бане, и из всех кранов без ограничений потекла пресная вода. Никто не ложился спать, все были немного возбуждены. В ванную и баню была установлена очередь — до прихода в Архангельск все хотели вымыться, принарядиться, надеть белые воротнички.

Я мылся среди ночи. Потом забрался под свежие простыни отдохнуть и, испытывая блаженство, незаметно уснул. Я не слышал, как отдали якорь на рейде против Соборной пристани.

— Вовка, что ты спишь? — раздалось надо мной.

Я проснулся, еще ничего не соображая, не понимая, где я. В каюте стоял мой друг и соратник по строительству «Персея» М. В. Афанасьев. Из кармана он вытащил невиданную, яркую коробку папирос «Дукат», бутылку водки с сургучной головкой и зеленой этикеткой, сверток с колбасой и белые булочки. Мы со Старостиным, разинув рты, смотрели на Афанасьева, как на пришельца из другого мира.

На Большой земле был нэп. Архангельск первое время показался нам оживленным, шумным, нас поражало множество магазинов, бойкая торговля товарами, которых мы давным-давно не видели. Продавались дыни, арбузы, виноград, винные ягоды, орехи, колбасы, вина и прочие редкости.

Через несколько дней отправляли мы в специально изготовленном большом ящике в Московский зоосад новоземельскую нерпу Таню[2]. О ней долго напоминал нам начищенный до блеска ее шеей медный клюз в фальшборте, через который она в последний раз видела свою родину — Северный Ледовитый океан.

Первое плавание «Персея» закончилось 23 октября 1923 года. Вспоминая о нем, я ясно вижу холодную темную ночь. Безлюдно на темной палубе. Керосиновый фонарь болтается на форштаге, еле освещая брашпиль, да вахтенный, закутанный в полушубок и плащ, виднеется на баке. Он наблюдает за якорными канатами. Под порывами ветра корабль ходит на якоре, цепи то ослабнут, то натянутся, и весь корабль вздрагивает от рывка на волне.

На корабле холодно, темно, сыро. И все мы боимся штормового ветра с моря. Он может сорвать корабль с якорей. А берег пустынен. И не крикнешь в эфир, призывая о помощи.

А ночь темна и длительна, облака несутся низко, ветер все яростнее завывает в снастях, круче становится волна и резче рывки корабля и скрежещущий лязг якорных канатов.

Все грознее шумит прибой, то нарастая, то замирая вдали.

Научное значение первой экспедиции на «Персее» было велико. Прежде всего потому, что она получила обширный (по тому времени) материал о температуре, солености, гидрохимических элементах и биологии водных масс, а также о глубинах, грунтах и животном населении дна моря.

Конечно, по одному только разрезу нельзя было сделать какие-либо выводы и обобщения, тем более что не имелось данных для сравнения.

Значимость экспедиции на «Персее» заключается не только в самих материалах, но и в том, что она положила начало систематическим, планомерным и комплексным исследованиям Баренцева моря. Такие исследования распространились постепенно на все море, и накопленный материал позволил сделать широкие обобщения и важные научные выводы. Так, например, только выяснив зависимость между рельефом дна, распространением теплых атлантических вод и распределением стад промысловых рыб, можно было правильно организовать поиски новых промысловых районов. Опираясь на эти данные, уже в 1930 году экспедиция на «Персее» обнаружила совершенно новые скопления промысловых рыб в Баренцевом море.