Под звездным флагом Персея - [3]

Завершая свой жизненный путь, человек все чаще обращается к воспоминаниям. Он вновь переживает свои радости и печали, достижения и неудачи, победы и поражения. И хочется, чтобыдрузья с пониманием и сочувствием выслушали его. Хочется, чтобы собеседник умел слушать. Тогда повествование польется плавно и задушевно, будет образным и интересным. Но это случается не часто — очень немногие обладают умением слушать.

Пожалуй, этим и объясняется мое стремление доверить бумаге — самому лучшему и невзыскательному слушателю — свои воспоминания.

Все сказанное служит некоторым оправданием тому, что появилась на свет эта книга «Под звездным флагом "Персея"». Как и полагается, начну я с далекого детства.

О событиях, связанных с русско-японской войной и первой революцией, в моей памяти сохранились незнакомые слова, которые я часто слышал в те годы в нашей семье: «ипония», «пыртартур», «риспублика» и «амиралмакаров». Стали понятными они для меня значительно позже, когда я научился самостоятельно читать.

Мой отец был близко знаком с семьей К. А. Тимирязева, и мы довольно часто бывали у них в Шереметьевском переулке. Почти всегда меня, еще маленького, брали туда с собой. Разговоры взрослых бывали непонятны и скучны, но меня привлекал замечательный стереоскоп. К. А. Тимирязев много путешествовал. Из поездок он привозил массу диапозитивов, которые с неизменным вниманием я разглядывал в течение ряда лет.

В одно из посещений Тимирязевых, когда я стал постарше, меня заинтересовали журналы, лежащие на круглом столике под бронзовой лампой с шелковым абажуром. Я стал их перелистывать, и вдруг в глаза бросились слова: «адмирал Макаров». Так впервые встретилось мне загадочное слово детских лет «амиралмакаров».

Позже, в школьные годы, я многое узнал об адмирале Макарове, а в студенческие перечитал о нем все, что мог найти.

Обаяние личности Макарова было таким сильным, что в дальнейшем повлияло на мой выбор профессии.

Особое чувство вызывает у меня простой, честный и благородный девиз, который Макаров предпослал своему замечательному труду «"Витязь" и Тихий океан»:

«Пишем, что наблюдаем,

чего не наблюдаем,

того не пишем».

И мне, на склоне лет мысленно переживающему вновь свой жизненный путь, хочется предпослать своим воспоминаниям девиз, подобный Макаровскому:

Пишу, что наблюдал,

чего не наблюдал,

того не пишу,

который я свято соблюдаю.

ГЛАВА 1 ★★★★★★★★★★★★★ Шум ветра всколыхнул воспоминания

Глухая зимняя ночь. Я один во всем доме, наполненном тишиной и мраком. Единственная лампочка освещает письменный стол. Сухая ветка жасмина, качаясь на ветру, скребет по замерзшему оконному стеклу. А за окном стужа и тьма.

Хвойный лес шумит на порывистом ветру. Шум возникает вдали, нарастает, приближается, прозвучит во всю силу и опять уходит вдаль. Как морской прибой у отлогого берега. Под этот шум легко оказаться во власти воспоминаний. И мысленно я ухожу далеко, далеко в прошлое, совершенно отрешившись от действительности.

Звуки, как и запахи, необычайно ярко и отчетливо воскрешают давнишние переживания и впечатления.

Перед моим мысленным взором возникает штормовая ночь. Шумит море, ветер воет в снастях. Погруженный во тьму корабль стоит невдалеке от пустынного скалистого берега. Он почти не различается. Лишь белеет полоса прибоя, и он непрерывно шумит, то громче, тогда полоса становится ярче и как бы начинает светиться, то тише, тогда и она тускнеет. Это волны закатываются с океана в широкую бухту, подходят под углом к отмелому берегу, растут, становятся крутыми и с грохотом опрокидываются. Много дней не стихает шум прибоя, то нарастая, то замирая вдали.

Как шум леса за моим окном. Очнулся я — передо мной ярко освещенный стол, чистая бумага и замершее в руке перо.

А лес шумит еще сильнее. Ветер усилился. Под такой аккомпанемент воспоминания о любимой стихии — море — цепко завладели сознанием и уже не хочется возвращаться к обыденной действительности.

Не раз приходилось мне жить в тесном соседстве с морским прибоем. Его шум был мне близок и привычен, а теперь воспоминания о нем приятны, как обо всем прекрасном, ушедшем в безвозвратное прошлое.

И еще мне вспоминаются ночи, наполненные шумом морского прибоя.

Пустынный берег, льдины покачиваются на волнах, в призрачном свете северного сияния сверкают округлые вершины снежных гор.

Приткнувшись к берегу, лежит на боку двухмачтовый корабль. Рядом, на прибрежной гальке, стоит большая неуклюжая палатка, сооруженная из парусов, жердей и бревен. Изнутри она освещена керосиновой лампой, от чего промерзшая парусина просвечивает. Из торчащей железной трубы летят по ветру искры. Кругом величественная тишина ледяной пустыни. И только неумолчно шумит прибой у отмелого берега. Шум его то нарастает, то замирает — и так день и ночь, день и ночь, много дней подряд, пока не замерзло море.

Сначала мы жили в верхних помещениях полузатонувшего корабля. Потом, когда это стало опасным, переселились в палатку. Когда мы покинули место гибели корабля[1] и удалились от моря, первое время ощущали отсутствие чего-то привычного, даже нужного. Потом мы поняли: нам не хватает шума прибоя.