Под звездами - [3]

То была обычная, знакомая с детства картина русской равнины зимой. Сейчас она казалась Шпагину полной высокого покоя и величавой красоты. Неяркое солнце бросало на его лицо, поросшее жесткой светлой щетиной, теплый красноватый свет. Суженными, влажными от ветра глазами напряженно всматривался он в окружающее, на лйце застыло серьезное, пытливое выражение, казалось, оно изнутри озарено светом глубокой, сильной мысли. И вдруг лицо его смягчилось, и он растроганно и тихо прошептал:

— Вот она, Родина, русская земля!..

Среди чистых и ясных линий снежных полей резким контрастом чернели развалины Заборовья. Повсюду засыпанные снегом груды кирпича с торчащими печными трубами, нагромождения обгоревших бревен. На сохранившихся домах тоже следы пожара: у одного чернела опаленная огнем стена, у другого зияли темные провалы окон. Но и тут, среди этого хаоса разрушения, была жизнь, вечная, неистребимая жизнь: над уцелевшими избами, по самые окна заваленными снегом, ветер трепал поднимающийся из труб плотный белый дым и разносил над деревней особенный, приятный запах горящих смоляных дров.

Широкой улицей батальон подошел к двухэтажному кирпичному зданию с закопченными стенами. Крыша уже наполовину была покрыта новым тесом. Перед зданием на двух свежеоструганных столбах висел большой фанерный щит. На нем был изображен молодой красноармеец с гневным лицом, в высоко поднятой руке он сжимал автомат, внизу было написано крупными буквами: «Воин Красной Армии! В деревне Заборовье гитлеровцы убили 68 жителей, сожгли 40 домов, разрушили МТС. Мсти фашистским захватчикам!»

Батальон встретили высланные вперед квартирьеры. Круглолицый, с вьющимся светлым чубом, спадавшим на лоб мелкими завитками, лейтенант был озабочен и беспокойно оглядывал солдат округленными глазами. Рядом с ним стояла молодая женщина в темном грубошерстном пиджаке; хотя; почти совсем рассвело, в руке у нее горел ветровой фонарь. Лейтенант начал громко и решительно докладывать Арефьеву, что во всей деревне найдется не более трех десятков уцелевших домов и что людей едва ли удастся разместить в них. По мере того как он говорил, сухое с ввалившимися щеками лицо Арефьева темнело, и лейтенант говорил все тише, неувереннее и сбивчивее.

— Вижу, вижу... Что же делать прикажешь?.. — перебил его Арефьев и вопросительно вскинул серые, немного навыкате глаза на щит с красноармейцем, словно ожидая от него ответа на свой вопрос. — До следующей деревни восемь километров, идти нельзя — рассвело, да и солдаты устали...

Лейтенант в замешательстве молчал, не спуская с Арефьева округленных глаз. В разговор вступила женщина с фонарем.

— Куда же вы пойдете? И дальше то же, если не хуже: где немец побывал, все разорено. Мы сами потеснимся, а вас устроим. У нас рига теплая есть — туда можно человек сорок поместить...

Женщина говорила мягким грудным голосом, робея оттого, что ее слушали десятки незнакомых людей. Арефьев спросил, нельзя ли достать в колхозе сена для лошадей. Женщина грустно покачала головой. Во всей деревне нет даже соломы, неизвестно, чем продержится скот до весны.

— Вы не удивляйтесь, — добавила она, — на пустом месте, сызнова начинаем хозяйство строить!

Квартирьеры стали разводить батальон по избам.

В разные стороны потянулись группы солдат, заскрипели сани, переваливаясь через высокие сугробы, захлопали двери; остервенело лаяли собаки, раздавались крики; перебегали из избы в избу, кого-то разыскивая, связные.

Шпагин обошел избы, выделенные его роте, распределил по ним людей, а затем со своим ординарцем Балуевым направился в избу для офицеров. В избе было темно, густой фиолетовый свет раннего утра едва пробивался сквозь небольшое окно, затянутое сверкающим ледяным узором, остальные окна были заколочены снаружи досками.

Шпагина встретила простоволосая старушка, в солдатской телогрейке и черном шерстяном платке, накинутом на плечи. Она держала перед собою самодельную коптилку, прикрывая рукой трепещущий огонек величиною с горошину; свет коптилки теплыми подвижными бликами падал на темное сухое лицо женщины, изрезанное глубокими морщинами, на ее седые волосы.

— Проходи, милый, проходи... Иззяб, чай... В этакую стужу идти-то — не дай бог!

От ее старых добрых глаз, глядевших внимательно и приветливо, от ее негромкого певучего голоса Шпагину

Сразу стало легко, свободно, словно он вернулся в родной дои, и старая женщина показалась ему похожей на его бабушку Аграфену, какой он помнил ее с детства.

— Спасибо, бабушка!

Балуев, нагруженный трофейным ранцем из пестрой телячьей шкуры и несколькими вещевыми мешками, протиснулся в дверь.

— Что у тебя темно, хозяйка? — закричал он, остановившись посреди избы и сбрасывая с себя мешки.

Керосину нет, сынок. У нас и то хорошо, другие совсем огонь не вздувают, — ответила старушка нараспев, снизу вверх разглядывая Балуева, который был выше ее на две головы.

А вот мы сейчас свою трехдюймовую засветим! — засмеялся Балуев и зажег лампу, сделанную из снарядной гильзы.

Шпагин опустился на скамейку около стены и вытянул ноги, чувствуя, как отходят натруженные мышцы.

В углу на полке стояли иконы, перед ними висела лампадка голубого стекла в форме летящего голубя!; какие-то святые с темными суровыми лицами строго и укоризненно глядели с икон на Шпагина. Подоконники были заставлены цветами в больших консервных банках.