Под знаменем Врангеля - [47]

Ген. Абрамов, находившийся тогда с оперативной частью в Гальбштадте, предписал по телеграфу коменданту Астраханки немедленно арестовать и доставить в штаб Леонтьева.

В это самое время я случайно проезжал через Астраханку.

Что мне делать?.. Чистая беда!.. Научите! — взмолился комендант, прибежав ко мне. — Вот предписание командира корпуса, а вот ответ ген. Чернова на мою просьбу прислать мне пор. Леонтьева для отправки в штаб.

Ген. Чернов писал коменданту, что он не только не позволит арестовать Леонтьева, но даже окажет сопротивление, если комендант рискнет силою приводить в исполнение приказ Абрамова.

Придя в комиссию, я у большинства членов заметил злорадство по поводу этого скандала. Чернов же со своим любимцем выказывали необычайный задор.

Кое-как мне удалось уладить этот инцидент. Но вскоре возник новый, из-за которого ген. Чернова убрали из корпуса.

Самый факт существования военно-судебных комиссий, конечно, действовал оздоровляюще на войска. Но боевая обстановка часто заставляла самовольно брать у населения необходимые для ведения войны материальные средства. Больше же всего причинялось населению таких обид, которые не подходили под понятие грабежа и вовсе ускользали от судебной кары. В конце концов военно-судебные комиссии превратились или в мертвые бюрократические учреждения, занимавшиеся перепиской, или в хозяйственные органы, так как на них была возложена расплата с крестьянами за самовольно реквизированных лошадей. Комиссия устанавливала факт такой реквизиции, определяла качество лошади, упряжи и проч. и стоимость всего этого. Это была грандиозная, сложная работа, но уже совершенно не судебного характера. Основная идея — создание органов для быстрой и справедливой расправы с мародерами — окончательно исказилась.

Более того. Применяя выражение Мити Карамазова, военно-судебные комиссии начали с идеала Мадонны и кончили идеалом содомским. Насадители права и законности встали у скользкого, денежного дела, и сами поскользнулись. Ген. Чернов, по моему настоянию, наконец был убран из корпуса за следующую проделку. В начале наступления калединовцы реквизировали плохенькую лошадь у того астраханского богатея, в доме которого потом поселился Чернов. Комиссия 2-й дивизии, разбиравшая это дело, определила стоимость лошади по низшему разряду. Ген. Чернов истребовал это дело к себе, якобы для справки, перерешил его в своей комиссии и выдал своему поильцу и кормильцу богатею молоканину квитанцию на право получения из казны за реквизированную лошадь по высшей ставке!

И тут сказалась система. Обозленный на меня, ген. Чернов настрочил ген. Ронжину рапорт о том, что я, производя расследование, «держал себя очень свободно при разговоре с ним» и требовал к себе для допроса (по делу об его беззаконии) членов комиссии непосредственно, а не через него. Мне поставили на вид такое непочтительное отношение к «старшему в чине».

Я на весь мир буду кричать, что донцы грабители и что в их корпусе нельзя служить честному человеку, — возмущенно заявлял на всех перекрестках «честный» генерал, покидая, не по доброй воле, корпус.

За весь крымский период в донском корпусе по приговору этих комиссий пострадал только единственный человек — хорунжий Тельпишов, расстрелянный в Б. Токмаке в конце сентября за грабеж. Было еще два- три случая осуждения виновных, но их или оправдывали или присуждали к фиктивным наказаниям.

Насаждение законности с помощью суда заранее обрекалось на гибель без перевоспитания самых высших войсковых начальников. Даже будь комиссии на своем месте, прояви все судебные органы героизм и самопожертвование, проку не вышло бы никакого, так как у высших начальников не хватало воли задать острастку, да и не было убеждения в ее необходимости.

Оставьте, пожалуйста, в покое Чапчикова, — говорил мне ген. Абрамов. — Пока он в полку, это полк. Не будет его, будет банда в 400 человек, не способная сражаться.

Все еще господствовал деникинский взгляд.

Командиры корпусов горой становились за начдивов, начдивы за командиров полков, и так далее. Судебным учреждениям приходилось штурмовать войсковую организацию. Активное и пассивное сопротивление последней сводило на нет борьбу с нарушителями законов. Войсковые начальники брали измором военно-судебные учреждения, не отвечая на их запросы и не выполняя их требований.

Даже сам Врангель, грозный на словах, на деле нередко пасовал, милуя тех, о ком сам возбуждал дело. Однажды, сгоряча, он издал громовой приказ о предании суду нашей штабной комиссии пол. Ханжонкова, войск, старш. Сиволобова и хорун. Вифлянцева за самовольную реквизицию лошадей. Комиссия приговорила первых двух (третьего не оказалось в живых) к сравнительно небольшому наказанию. Врангель, по ходатайству Абрамова, и это наказание простил. Игра не стоила свеч.

Карающий меч правосудия падал на головы виновных только в исключительных случаях. К числу таких неудачников, которые влипли-таки наконец в беду, относились донской партизан войск, старш. Роман Лазарев и бывший комендант станицы Великокняжеской[33] есаул Земцов.

Первый из этой четы в 1918 году прогремел на весь Дон бесчисленными убийствами и грабежами. Немало и офицеров сделались жертвами несдержанности этого золотопогонного бандита. Несчетное число дел об его злодеяниях находилось в производстве у военных следователей и, конечно, оставались без движения. Сотни жалоб неслись к атаманскому трону. Ген. Краснов, автор нескольких сентиментальных романов, не проявлял никакой чувствительности в отношении населения. В проделках Лазарева он видел не более как шалости чересчур живого ребенка.