Под знаменами Аквилы - [41]

Чтож, наверно это и будет ее расплатой за всю ту боль что она причиняла всем, кому любила. Родителям, которых винила в собственной беспомощности, сестре, что погибла из-за ее лени и Гвиневре, что сейчас должна была бы весело напиваться в кабаке, а не стоят, скованной по рукам и ногам в ожидании страшного конца.

Она чувствует и слышит клацанье металла по полу, а в следующее мгновение свет, что льется прямо из потолка заслоняет монолитная маска из странного металла с золотой отделкой. Откуда то сзади раздаются голоса. Тарквиния пытается вертеть головой, но тугие ремешки, что опоясали ее череп, не дают ей этого сделать.

— Господин Эйлад, вы точно уверены насчет этих двух ксеносов?

— Более чем. Гос…. Товарищ Молотов.

Раздается противный визг циркулярной пилы.

— Вы уверены, что этой дозы обезболивающего хватит?

— Подобное нужно проводить, пока пациент находится в сознании, мой ушастый друг.

Утро после побега Тарквинии

Сгорбленная, уставшая фигура, чертами лица напоминающая Тарквинию, сейчас стояла напротив огромного зеркала в совершенно пустом храме. Обращаясь к тому, кто вместо ее отражения прорисовывался на гладкой поверхности древнего артефакта.

— Так что, они мертвы?

— Почти, старейшая.

— Что значит почти? Потрудись мне объяснить.

— Восьмихвостая мертва, а ее сестра бежала.

— Ох, и зачем я дала тебе одну из своих последних гончих? Все равно ведь воспользоваться ими не смогла. Ну да ладно, теперь я хоть знаю, на что похожи попытки изменить пророчество.

— Мне послать убийц?

— Зачем? Чтобы я опять выслушивала твои оправдания после провала? Ну уж нет. Я дала вам шанс, а уж то, что ты его упустила, только твоя проблема.

— Но пророчество не догма!

— Все, я устала. То, что я хотела узнать о пророчествах, я узнала. Остальное меня не касается. Теперь это твои и только твои проблемы. Прощай.

Бабушка Тарквинии молча уставилась в свое отражение. Её госпожа даже не потрудилась ее наказать. Просто ушла, оставив ее наедине с тем, что она совершила.

Она медленно прошла к каменным ступеням, с трудом передвигая свои уставшие ноги, после чего уселась на камень, отполированный тысячами ног и заплакала, закрыв лицо руками: «Тарквиния, Ливия, простите меня глупую. Что же я наделала!».

Абхуманы

В воздухе повисла тишина. Гвиневра все еще напрягала свой слух, чтобы услышать хоть что-то из-за закрытой двери, куда увезли Тарквинию, но слышала лишь раздражающее дыхание своего палача, искаженное надетой на него маской.

Она осталась одна наедине с молчаливым охранником, что пристально смотрел на нее из залитого полумраком угла комнаты.

Вдох-выдох. Половина его лица закрыта, а на теле та же броня как и у того воина в лесу. Быть может, это он и есть?

— А ты неплохо держишься.

Странный тип теперь снял свою дыхательную маску, что прежде почти полностью заслоняла его лик, и взгляду Гвиневры открылось лицо, которое она бы с трудом могла назвать человеческим. В приоткрытой улыбке существа стал виден ряд острых треугольных зубов и длинный толстый язык, что скользнул по зубам, выискивая несуществующие крошки, после чего, удлинившись, все так же буднично облизнул механический глаз.

Тело Гвиневры непроизвольно напряглось. Сейчас она была прикована к странному металлическому столу. Без брони, без оружия и даже без возможности пошевелиться саламандра чувствует себя куском мяса, что попал на разделочную доску мясника.

Уставший вздох. Странный человек не спеша подходит к столу, где лежит Гвиневра, пристально рассматривая своего пленника. В холодном свете искусственного освещения его видно хорошо. Настолько хорошо, что сердце саламандры, до этого пылающее от гнева, на мгновение замирает. Она вдруг вспоминает эту плавную походку, столь необычную для людей. Ее тюремщик. Он был там, когда она сидела в темнице вместе с остальными вервольфами в ожидании своего часа. Каждые два часа он появлялся, методично выбирая по лишь одному ему ведомой схеме, одну мамоно, которую его железная свита утаскивала вглубь катакомб. Он подходит ближе и Гвиневра невольно задерживает дыхание: от него пахнет псиной и сырым мясом.

Человек склоняется над ней так близко, что она чувствует его жаркое дыхание и в следующую минуту она вздрагивает, чувствуя как его пальцы медленно скользят по ее телу, останавливаясь там, где ее бархатистая кожа была отмечена шрамами.

— Эти шрамы ты получила не в бою, — на его лице появляется оскал, — уже доводилось бывать в плену?

Гвиневра лишь злобно сжимает челюсть. Она знает правила этой игры. Чем сильнее ты просишь о милости, чем больше страха написано на твоем лице, тем сильнее те садисты, которым судьба дала в руки возможность заработать на своей болезни.

— Ты смелая, — Он наклоняется еще чуть ближе, вдыхая аромат ее тела и на его лице появляется ухмылка, — О, ты наверно думаешь, что я один из этих фанатиков вашего… эм… «Ордена»?

— Ты просто трус, — она вдруг чувствует, как страх медленно уходит под воспоминаниями о Тарквинии, — что тебе сделала эта бедная инари? У нее ведь только один хвост, она тебя разве что насморком может наградить, да и то непродолжительным.

Она вертит головой, пытаясь найти его силуэт и вот их взгляды встречаются: — Ты просто жалок. Вам страшно выбирать равного по силам. Единственная возможность для вас почувствовать себя хоть чуточку сильнее это причинить боль тому, кто в своей жизни даже рыбу не может нормально порезать от жалости к ней.