Под знаком Льва - [32]

подчинив себе суть скоротечного.

Я всегда живу так, как чувствую.

Я всегда думаю, как чувствую,

и чувствую так, как пишу,

а пишу — как дышу:

ароматами, ритмами и разными

восторгами, слезами, спазмами,

солеными, терпкими, едкими,

немыслимыми мыслями.

Чтобы домыслы, и помыслы, и промыслы мои

танцевали, извиваясь наподобие змеи,

чтобы реяли, и сеяли, и веяли, как ветер,

ибо есть ли что незыблемей на свете,

чем вольный ветер,

чем вечный ветер?..

Песня трубадура

Я играю на свирели

или же на мандолине

и не думаю о цели,

не гадаю о причине,

не загадываю рая,

не боюсь я нынче ада:

я пою и я играю —

больше ничего не надо…

Бог с ней, с публикой: понуро

смотрит или обомлела —

вдохновенью трубадура

нет до слушателей дела.

Пусть, невежливый с толпою,

я с огнем порой играю,

я доверился гобою

и от счастья умираю.

Не владею я волшбою,

просто я сейчас в ударе:

я играю на гобое,

я играю на гитаре.

Пусть играю я со смертью

в пышной княжеской палате,

но не думаю, поверьте,

о расплате или плате.

Да, не ел с позавчера я.

Кашляю кровавым сгустком.

Но не думаю, играя,

о жарком и о бургундском.

Накормите ли, убейте,

все равно я неподкупно

буду жать на нервы флейте,

буду бить в утробу бубна.

Чуя кожу тамбурина,

струны и клавиатуру,

я плюю на свист кретина,

на хохочущую дуру.

Я люблю вас очень, люди,

но (прости меня, мадонна!)

я, припавши к струнам лютни

и к мехам аккордеона,

забываю о заботе

всех жующих на планете.

Я играю на фаготе,

я играю на кларнете.

Я играю на свирели

или же на мандолине,

и, не думая о цели,

не гадая о причине

этой музыки, рожденной

У меня в крови и в сердце,

я, как будто пригвожденный

к сонатине или скерцо,

не владею сам собою:

я в угаре. Я в ударе.

Я играю на гобое.

Я играю на гитаре.

Мне компания тромбона

предпочтительней обузы

всех советов Аполлона

и увещеваний Музы.

Даже Гонгора Арготе

не указ мне, в самом деле,

только были бы фаготы

под рукою… И свирели.

Напев ("Я странник ли неба? Скиталец ли моря?..")

Я странник ли неба? Скиталец ли моря?

Небесный ли странник? Морской ли скиталец?

А может, асфальта мирской постоялец?

Маляр ли веселья? Цирюльник ли горя?

Порвал ли поводья? А может быть, взнуздан?

Я тень Гераклита? Я лень Эпикура?

Быть может, по росту могу я быть узнан?

Не знаю. Не знаю. Я — лик трубадура.

Я облик тамбура, я клавиатура,

что плачет о ветре, рыдает о лете…

Рифмую виденья, играю на флейте.

Я жребий бросаю. Я ставлю на карту.

Плевать мне, что нуль образуется в сумме

Но, правда, порою я, выпивши кварту,

сама осторожность и благоразумье.

Играю на флейте. Рифмую виденья.

Я призрак летучий? Бродячая тень я?

А может, асфальта мирской постоялец?

Играю на флейте. Рифмую виденья.

Небесный ли странник? Морской ли скиталец?

Песенка ("Когда-то мне поэзия казалась...")

Когда-то мне поэзия казалась

серьезным делом. И душой и телом

я был ей предан. Все же оказалась

она сосудом явно опустелым.

Не в том печаль, что часто бракоделом

была она, а в том, что только жалость

она желаньем славы оголтелым

в нас вызывала… Слишком унижалась

она, гордясь высокостью своею.

Не верю в черта и в благую фею,

ни в деловитость я, ни в бесшабашность.

Но верую в тебя, весомость блика,

я, на ветру звенящая былинка,

познавшая и роль свою, и зряшность.

Напев ("Я глуп. Я нищ. Я малолеток...")

Я глуп. Я нищ. Я малолеток.

Но — властелин марионеток.

Я хохочу в глаза сатрапу,

напяливши колпак ли, шляпу,

берет ли, или же клобук.

Смех разберет. Возьмет испуг

от кукольного представленья

его — сатрапа, — если вдруг

возникну, вызвав подозренья

я клоунадой на арене.

Я недоумок, малолеток,

но — властелин марионеток…

Песенка ("Я в эту женщину влюбился...")

Я в эту женщину влюбился

навек и сразу. Я не стою

ее — как знать? Но эти очи

мне стали счастьем и бедою.

Я в эту женщину влюбился,

как не влюблялся я ни разу.

И не влюблюсь. Она и ныне,

наверное, зеленоглаза.

Я в эту женщину влюбился…

Любовь останется со мною

до самой смерти. Где вы ныне,

уста, пропахшие весною?

Я в эту женщину влюбился

и умер, — но, доверясь чуду

ее души, воскрес… Любимой

я и в могиле не забуду.

Ее зовут… Нет, эта тайна

умрет со мной — и с нею тоже.

Смерть не страшна. Но жаль, что в мире

никто, как я, любить не сможет!